И, придя к заключению, Эдриен почувствовал, что ему стало легче.

Хилери вырезал модель римской галеры. В молодости он пренебрегал классическими науками и по этой причине стал священником, хотя давно уже перестал понимать, как это случилось. С чего ему тогда вздумалось, что он создан для духовного сана? Почему он не сделался лесничим или, скажем, ковбоем, не взялся за любое ремесло, которое позволило бы ему жить на воздухе, а не в самом центре прокопчённых городских трущоб? Верил он или нет в своё призвание? А если не верил, то к чему же он был призван? Размечая палубу корабля, подобную тем, под которыми по воле римлян, этой древнейшей разновидности твердолобых, исходило потом великое множество иноплеменников, Хилери размышлял: "Я служу идее, ставшей фундаментом для такой надстройки, которая не выдерживает критического рассмотрения". А всё-таки на благо человечества стоит поработать! Каждый делает своё дело – и врач, чья профессия сопряжена с шарлатанством и формализмом, и государственный деятель, прекрасно сознающий, что демократия, которая сделала его государственным деятелем, олицетворяет собой ничтожество и невежество. Каждый пользуется формами, в которые не верит; больше того, каждый призывает ближних уверовать в эти формы. Практически жизнь – это непрерывный компромисс. "Мы все – иезуиты и прибегаем к сомнительным средствам во имя благих целей, – подумал Хилери. – Мой долг – умереть, если нужно, за моё облачение, как солдат умирает за честь мундира. Но я, кажется, понёс ерунду!"

Зазвонил телефон, и в трубке раздалось:

– Викария!.. Да, сэр!.. По поводу девочки. Оперировать поздно. Хорошо бы вам приехать, сэр.

Священник положил трубку, схватил шляпу и выбежал из дому. Бдение у смертного одра Хилери считал самой тягостной из своих многообразных обязанностей, и, когда он выскочил из такси у подъезда больницы, на его морщинистом лице читалось подлинное смятение. Такая малышка! И он ничем ей не поможет, разве что пробормочет несколько молитв да подержит её за руку. Родители преступно запустили болезнь, оперировать поздно. Их стоило бы упрятать в тюрьму, но прежде нужно засадить туда всю британскую нацию, которая до последней минуты не позволяет ущемить свою независимость, а когда наконец позволит, уже бывает поздно!

– Сюда, сэр! – сказала сиделка.

В приёмном покое, сверкающем белизной и порядком, Хилери увидел распростёртую под белой простынёй фигурку с окаменевшим и помертвевшим лицом. Он сел рядом, подыскивая слова, которые могли бы скрасить последние минуты ребёнка.

"Молиться не буду, – решил он. – Слишком молода".

Глаза девочки, поборов вызванное морфием оцепенение, испуганно забегали по комнате и наконец остановились – сперва на белой фигуре сиделки, затем на халате врача. Хилери предостерегающе поднял руку и попросил:

– Вы не оставите меня с ней на минутку? Доктор и сестра вышли в соседнюю палату.

– Лу! – тихонько окликнул Хилери, Звук его голоса отвлёк девочку и рассеял её испуг. Глаза её перестали блуждать, – она поймала улыбку священника.

– Здесь чисто, хорошо, правда? Лу, что ты больше всего любишь?

С бескровных запёкшихся губ слетел чуть слышный ответ: "Кино".

– Тут показывают его каждый день, два раза в день. Ты подумай только! Теперь закрой глазки и как следует усни, а когда проснёшься, начнётся кино. Закрой глазки! Я тебе кое-что расскажу. Ничего здесь с тобой не случится, – я же рядом, видишь?

Ему показалось, что ребёнок закрыл глаза, но внезапно боль снова пронизала девочку. Она захныкала, потом вскрикнула.

– Боже милостивый! – тихо простонал Хилери. – Доктор, ещё укол, скорее!

Врач впрыснул морфий.

– Оставьте нас опять вдвоём.

Врач выскользнул из комнаты, и улыбка Хилери медленно притянула к себе взгляд девочки. Он притронулся пальцами к исхудалой ручонке:

– Ну, слушай, Лу.

Шёл плотник берегом морским плечом к плечу с моржом

И горевал, зачем там всё усеяно песком.

"Коль семь служанок, – молвил морж, – семь мётел взяли б враз,

Они бы берег привели в порядок хоть сейчас".

"Навряд ли!" – плотник возразил, смахнув слезинку с глаз.

Хилери все читал и читал "Алису в Стране Чудес". И под его шёпот глаза девочки закрылись и ручонка её похолодела.

Почувствовав, как холод леденит руку и ему, Хилери мысленно воскликнул: "А теперь, господи, если ты существуешь, покажи ей кино!"

Когда утром, после ночного разговора с отцом, Динни открыла глаза, она сперва никак не могла понять, что её тревожит, а поняв, так и осталась сидеть в постели, охваченная ужасом. Что, если Уилфрид решит бежать – обратно на Восток или ещё подальше?

"Я не могу ждать до четверга, – подумала она. – Нужно ехать. Если бы только у меня были деньги на случай…" Девушка вытащила свои безделушки и сгребла их в кучу. Два джентльмена с Саут-Молтон-стрит! В деле с изумрудной подвеской Джин они вели себя вполне достойно. Динни отобрала всё, что можно было заложить, и сделала из этого небольшой пакетик, не тронув лишь тех украшений, которые носила обычно. Ничего подлинно ценного у неё не было, и Динни не сомневалась, что при самом благожелательном к себе отношении не получит больше сотни фунтов.

За завтраком все держались так, словно ничего не произошло. Значит, всем известно самое худшее!

"Разыгрывают из себя ангелов!" – рассердилась Динни.

Когда отец объявил, что едет в город, девушка попросила захватить и её.

Генерал посмотрел на дочь. Так могла бы взглянуть обезьяна, недоумевая, вправе ли человек отрицать своё родство с ней. Динни удивилась, почему она раньше не замечала, какой печалью умеют светиться тёмные глаза её отца.

– Прекрасно, – согласился он.

– Хотите, я поведу машину? – предложила Джин.

– Принято с благодарностью, – ответила Динни.

Никто ни словом не коснулся, темы, занимавшей мысли всей семьи.

Динни сидела рядом с отцом в открытой машине. Весна в этом году несколько запоздала, но теперь май был в разгаре, всё цвело, и благоухание заглушало вонь бензина. В небе висели серые, набухшие дождём тучи. Черрелы, минуя Чилтернские холмы, ехали через Хэмпден, Грейт Миссенден, Челфонт и Чорли Вуд – местность настолько типично английскую, что, если привезти сюда спящего и неожиданно разбудить, он сразу понял бы: это Англия, а не другая страна. Обычно такие поездки никогда не оставляли Динни равнодушной. Однако сегодня ни весенняя зелень, ни радостный май, ни цветущие яблони, ни крутые повороты, ни старые деревушки не могли отвлечь внимание девушки от человека, бесстрастно сидевшего рядом с ней. Она инстинктивно чувствовала, что отец намерен увидеться с Уилфридом, а раз так – она тоже должна повидать его. Генерал говорил об Индии. Когда раскрывала рот Динни, она говорила о птицах. А Джин яростно гнала машину, ни разу не обернувшись назад. Только когда автомобиль выехал на Финчли-род, генерал спросил: