три, и доводили до драки, которую, во избежание серьезного увечья, приходилось разливать водой тут же в комнате». При первой встрече дураку обыкновенно задавался вопрос: «Что от меня родится?», на который тот выдумывал смешной ответ[364].

По словам В. В. Селиванова, у Александра Матвеевича Нестерова в доме жил дурак, имевший право ругать своего барина в глаза и обращаться к нему без малейшего стеснения. Иногда, рассердившись на дурака взаправду или в шутку, он приказывал его сечь. И хотя делалось это деликатно, дурак отменно кричал и ругал барина. А однажды шута обливали во дворе колодезною водой; он неистово ругал барина, а тот смеялся (дурак впоследствии умер от горячки). Иногда А. М. Нестеров приказывал за обедом своему дураку петь, а дочери, Варваре Александровне, подтягивать, что она всегда выполняла, но при гостях даже слезы наворачивались у нее на глаза от стыда[365].

Подобные развлечения и эксцентричные поступки шута в его простонародном дурачестве приезжие иностранцы находили варварским обычаем[366].

* * *

Дворовых называли «людьми» и обращались к ним по имени: Федька, Параша, Наташка, Акулька, Анисья, Иван… Стариков (особенно нянек, кормилиц) звали по отчеству: Гавриловна, Григорьевна, Семеновна. Своих господ слуги всегда должны были звать по имени-отчеству, говорили об одном человеке во множественном числе, чтобы подчеркнуть его значимость. У крестьян и крепостных имена были простонародные, которых не встретишь в модной гостиной. Дворяне же специально звали друг друга на французский манер (Александрина вместо Александры, Поль вместо Павла, Жорж вместо Георгия…), чтобы подчеркнуть отличие между благородным сословием и простолюдинами.

Высшая категория слуг в своих манерах и одежде пыталась подражать господам. В праздничные дни они являлись ревностными посетителями театра[367]. Однако, при всем стремлении скопировать внешний лоск господ, слугам недоставало внутренней культуры, должного образования. Зачастую при таком стремлении к внешнему благородству и одновременной невозможности сблизиться с высшим сословием получались лишь карикатуры на элиту.

* * *

В руководстве по светскому поведению середины XIX века находим следующую рекомендацию: дворяне в отношении слуг должны быть «добры и строги, внимательны и ласковы, разумеется так, как можно быть со своим человеком, и, по возможности, вознаграждайте их услуги»; не допускается никакой фамильярности: «исполняйте обязанности свои, будьте честны и благородны с ними и этого уже достаточно, чтобы приобресть их расположение»[368].

В. П. Бурнашев, помогая женщинам стать эталонными хозяйками, писал, что пища для слуг должна быть сытной и вкусной: «Хорошая похлебка с куском свежего или соленого мяса, вареные овощи, каша или кисель, притом квас и хлеб вдоволь; по праздникам же пироги с мясом, капустою, яйцами, кашею или творогом, кой-когда хорошая жареная часть говядины, свинины или баранины – и люди ваши будут довольны. Если же вы по воскресным дням, или в именины кого-нибудь из членов вашего семейства, дадите старикам по чарке вина, а молодым по стакану домашнего пива или меду, то поверьте, что слуги ваши никогда не будут иметь повода жаловаться на дурное содержание»[369].

В «Журнале для удовольствия» рекомендовалось почаще хвалить и благодарить слуг: «Я примечал всегда, что гораздо более действует на слугу, если похвалить его хотя за одно доброе дело, нежели бранить его за дурные поступки; а чтобы возбудить в нем охоту делать вам угодное, то должно показать, что и вы им довольны; ибо самым лучшим поощрением будет для слуг, если вы покажете ему, что он точно так поступает, как вам было угодно»[370].

Примером терпения, милосердия и выдержки может служить поведение князя Дмитрия Владимировича Голицына. У него был пожилой камердинер, который часто напивался мертвецки пьяным. Однажды князь вернулся поздно домой, его никто не встретил; он прошел в соседнюю комнату и обнаружил там лежащего на полу пьяного камердинера. Он его разул, раздел и уложил в постель. Наутро камердинер раскаялся, просил прощения и обещал больше не пить; с тех пор он действительно не напивался[371]. А. Д. Блудова писала, что у ее отца со времен его юности был слугою Гаврила, однако он «был так уважаем им, что нас, детей, приучил вставать перед Гаврилой, когда он приходил к нам в детскую, а бабушка писала ему „Гаврило Никитич“, по имени и отчеству»[372].

* * *

Лакей Григорий, персонаж «Лакейской» Н. В. Гоголя, говорил: «Нет, брат, у хорошего барина лакея не займут работой, на то есть мастеровой. Вон у графа Булкина – тридцать, брат, человек слуг одних; и уж там, брат, нельзя так: „Эй, Петрушка, сходи-ка туды“. – „Нет, мол, скажет, это не мое дело; извольте-с приказать Ивану“»[373]. Правда, если нрав у барина крутой, то ничего и не скажет Петрушка, а смиренно пойдет и сделает, что прикажут. Телесные наказания крепостных были настолько обыденным явлением, что только прогрессивно настроенные господа воспринимали их как унижение личности (и наказуемого, и наказывающего). В массе своей хозяева не считали «людей» равными себе, а находили естественным, что одно сословие обязано повиноваться другому. А. И. Дельвиг и М. Ф. Каменская, вспоминая о нравах начала XIX столетия, отмечают, каким причудливым образом сочеталось православное религиозное мировоззрение с привычкой (подчас просто тиранической) практически неограниченно властвовать над крепостными. Дядя А. И. Дельвига, князь Дмитрий, колотил своих людей костылем, на который опирался, но при этом был религиозным и набожным человеком. Дядя Александр также бил людей. И в отношении девок оба тоже не стесняли себя[374]. Памятен случай рукоприкладства в одном из самых знаменитых русских романов – «Войне и мире» Л. Н. Толстого: Николай Ростов разбил перстень, когда ударил старосту, раздражавшего его.

Если же преступление слуги было действительно тяжелым, как, например, воровство, то хозяева обращались к властям – как для поимки крепостного (в случае его бегства), так и для наказания, вплоть до ссылки в Сибирь. В Центральном историческом архиве Москвы содержится Фонд 54 Московского губернского правления, где можно найти, в том числе, дела о наказаниях крепостных за различные преступления. Например, крепостной князя Федора Николаевича Барятинского Федор Макаров был «осужден в краже у господина своего разного серебра для наказания здесь в Москве на публичном месте плетьми сорока ударами»[375]. В другом деле описан случай в доме некоего И. А. Павловского: «Подсудимая дому коллежского асессора Павловского дворовая женка Авдотья Алексеева, в учиненных ей в лафертовском частном суде со увещанием священника допросах призналась в побеге от того помещика своего, в краже у него при побеге детской бекеши, в назывании себя солдаткою с переменою своего имени и