не мог выказать свое недовольство Императору, но решил утопить в нем меня. Топить раз за разом, пока я не захлебнусь.

Краем глаза я видела, как он направился в мою сторону. Встал прямо за спиной, и я приложила большие усилия, чтобы не отступить, не дрогнуть. Я будто чувствовала исходящий от него жар и цепенела, скованная странным колким ощущением. Будто что-то мелко бурлило внутри, плясало под кожей, разгоняя сердце. Рэй просто молчал, лишь дышал мне в затылок. Потом резко развернул меня за плечи, вынуждая смотреть в лицо:

— Вы возомнили себя очень смелой? Или наглой?

Его рука скользнула по спине, и я почувствовала пальцы на затылке, в волосах.

Нет, я не буду отвечать. Эти вопросы — лишь провокация, правильного ответа не существует. Но я не могла отвести взгляд. Смотрела в блестящие колкие глаза, чувствуя себя в другом измерении, упиралась ладонями в грудь. Мне не хватало воздуха. Хотелось стать легкой дымкой, растаять, исчезнуть. Его сомкнутые губы были совсем близко:

— Наш брак будет заключен через четыре дня. До тех пор я больше не желаю вас видеть. И хочу, чтобы вы об этом знали.

Он отстранился и вышел, оставив меня с комом подступающей к горлу обиды.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

27

Я ненавидел сам себя. От того, что мои мысли снова и снова возвращались в тот дом. Я будто незримо пребывал там, нашаривал ее взглядом, и ничего не мог с собой поделать. Если бы я верил во всякое эфемерное дерьмо, как моя сестра, был бы уверен в том, что девчонка меня заколдовала. Еще там, на Форсе. Она притягивала, как магнит, и одно ее присутствие будоражило кровь. Я хотел видеть ее каждый день, но, к счастью, расстояние этого не позволяло.

Император был прав — она хороша. Но я видел в ней кого угодно, только не жену. А от желания оказаться с ней в одной постели в штанах пекло так, что становилось больно. Это было слишком. Она преследовала, как наваждение, бесцеремонно вторгалась в мысли. И я понимал, что отпустит лишь тогда, когда я смогу унять этот пожар. И сейчас, сидя в кресле после купальни я чувствовал, как рабыня расчесывала мои мокрые волосы, но хотел, чтобы это были другие руки. Хотел, обернувшись, увидеть зеленые глаза, вздернутый подбородок и упрямо сжатые губы. Одной красоты недостаточно. Я не мог понять, чем эта безродная девчонка отравила меня.

Отец вошел без предупреждения. Выставил рабыню, поставил на танцующий стол свою конфетную коробку, украшенную перламутром. Максим Тенал любил шипучие конфеты, как женщина. И даже сам смеялся над этой слабостью. Он собственноручно налил себе вина, уселся напротив:

— Я видел Мателлина в Совете.

— Мне казалось, это закономерно. Но судя по тому, что вы заострили на этом внимание, надо полагать, что он снова пытался пристроить свою дочь?

Отец повел бровями:

— Ирия давно неравнодушна к тебе. Об этом не знает только ленивый.

— И что вы ответили?

— То же, что и всегда. Но меня беспокоит совсем другое…

Отец положил в рот шипучий леденец и сделал глоток алисентового вина. На несколько мгновений блаженно зажмурился, наслаждаясь разлившейся во рту реакцией. Однажды он доигрался настолько, что язык на время потерял чувствительность.

Я терпеливо ждал пояснений. Наконец, отец облизал губы, вздохнул, будто пришел в себя:

— Беспокоит другое… Меня не оставляет ощущение, что Опир Мателлин о чем-то догадывается. Может, даже что-то знает…

Я молчал, катая по дну низкого бокала порцию горанского спирта. Если отец это озвучил, значит, обладал определенной долей уверенности. Он не из тех, кто паникует на пустом месте.

— Почему вы так думаете?

Отец прикрыл толстые веки:

— Называй это чутьем, мой мальчик… Все складывается из мелочей: взгляды, вздохи, жесты, интонация. Небрежно брошенные фразы, слова… мысли. Небрежные мысли тоже можно уловить, Рэй.

Я все же отхлебнул из бокала, хоть и не намеревался:

— Но догадки и знание — разные вещи.

Отец кивнул:

— Но не разумно надеяться на одни догадки. Порой стоит обращаться с ними, как со знанием. Всегда лучше переоценить угрозу, чем остаться в дураках.

Не помню, чтобы хоть раз мой отец оказывался в чем-то не прав. Порой, это пугало. Особенно в детстве. Казалось, он видел меня насквозь, как самый чувствительный сканер.

Мне оставалось лишь слушать и соглашаться. Отец вновь положил в рот конфету, хлебнул вина. Даже на расстоянии слышался хлесткий треск лопающихся у него во рту пузырьков. Наконец, он проглотил и открыл глаза:

— Нет никаких сомнений, что Опир прекрасно осведомлен о поездке Марка Мателлина. Этот шут старается при каждом удобном случае подчеркнуть свою значимость.

— Но если вы предвидели, почему отправили именно его?

— Никто не знал об истинном предназначении безродной девицы. Догадаться о намерениях Императора было просто невозможно.

— Хотите сказать, что и она сама ничего не знала?

Я уже понимал, каким будет ответ…

— Конечно, нет! Марк Мателлин слишком малозначим, чтобы доверить ему что-то серьезное, тем более такие тайны — это понимают все. К тому же, если хочешь что-то скрыть — делай это у всех на глазах.

— И, тем не менее, вы подозреваете…

— Я подозреваю, что у Опира Мателлина более надежные источники, чем этот жирный паяц. Либо просто изумительное чутье. — Отец вновь положил в рот конфету: — И я хочу, чтобы ты был очень осторожен. Будет катастрофой, если с девицей что-то произойдет прежде, чем она выполнит свою функцию. — Он улыбнулся, покатал конфету на языке: — К тому же, насколько я понимаю, тебе весьма по вкусу твоя будущая жена.

Я не собирался обсуждать это с отцом, приложился к бокалу. Но он уже почуял слабину:

— Игрушка по праву твоя. Развлекайся. Но самое главное — указать ее место. Ты не хуже меня понимаешь, что любое ее неосторожное слово в сторону Императора, взгляд, жест могут уничтожить все. Любой ее промах напрямую отразится на тебе. И в любую секунду его величество может забрать свое слово. И все пойдет прахом. Ты окажешься всего лишь женатым на безродной. Теперешнее раздражение Императора рано или поздно утихнет, и я не сомневаюсь, что он снова захочет взглянуть на нее. Хотя бы для того, чтобы посмотреть, чем она стала и насколько изменилась.

Каждое слово будто втыкалось в плоть острым шипом. Я и без того понимал положение вещей, но в устах отца все