– Со мной? – удивилась я вопросу. – Все нормально.

– Ничего не болит? – продолжила Трофимова.

– Почему ты спрашиваешь?

– Надо давление ей померить, – вдруг сказал Димон.

Вера повернулась к Коробкову:

– Ты тоже заметил?

– Даже слепой увидит, – ответил Коробков.

– У меня лицо красное? – догадалась я.

– Не, – хором ответили мои сотрудники.

Вера открыла сумку и вынула пудреницу.

– Только не пугайся.

– Страх при взгляде на собственную мордочку охватывает меня исключительно по утрам, – призналась я, – потом я успокаиваюсь и не нервничаю.

Вера подняла крышечку.

– Кто это? – ахнула я, посмотрев в зеркальце.

– Говорила же, не пугайся, – вздохнула Трофимова, – ты любуешься на себя, прекрасную.

Я потрогала щеки.

– Чешется? – осведомился Коробков.

– Нет, – прошептала я. – А почему у меня все лицо зеленое?

– Ты чем-то заболела, – предположил Димон. – Я чуть со стула не свалился, когда ты в кабинет вошла.

– И не сказал, как я выгляжу, – налетела я на Коробкова. – Сидел, молчал! Вот почему ты на меня пялился!

– Откуда ж я знал, – начал отбиваться Димон, – вдруг макияж такой в моду вошел? Один раз Лапуля домой заявилась, я ее сначала не узнал, потом спросил: «Что у тебя с бровями? Почему они как рельсоклюшки? Около носа загнуты, потом прямые и толщиной со шпалу?

– Рельсы и шпалы не одно и то же, – поправила Коробкова Трофимова.

Димон скривился:

– Ой, что я от жены услышал! Я долдон, который в современной моде ничего не петрит! Теперь миниблеюдинг все делают.

– Микроблейдинг, – рассмеялась Вера. – Димон, ты тундра!

– Лапуля сначала злилась, – продолжал жаловаться наш хакер, – потом плакать принялась, ходила по квартире, рыдала: «Я теперь стала уродиной! Да? Скажи честно!» Ну, я ее утешал: «Тебе шпалоброви очень идут! Прямо мегахорошо». А она за свое: «Скажи откровенно! Не ври». Ну я на сотую ее просьбу и ответил: «Жуть вообще-то! Кошмар в пустыне. По лбу словно жирные волосатые гусеницы ползут!»

Коробков замолчал, я тоже не говорила ни слова, разглядывала себя в зеркале.

– И что Лапа ответила? – шепотом спросила Вера.

– Я понятия не имел, что столько нецензурных слов супруга знает, – уныло пожаловался Коробков, – неделю со мной не разговаривала, ничего не готовила, я пельменями из пачки питался. Еле-еле прощение вымолил. Сегодня, когда я Таню увидел, хотел про ее зеленую рожу спросить, да язык прикусил. Вдруг это какая-то фенька вроде рельсобровей? Бабы они везде бабы, даже если начальницы особой бригады.

Я развернулась, побежала в туалет и умылась. Но зелень не исчезла. Мне стало нехорошо. Чем я заболела? Температуры нет, кашель, насморк отсутствуют, голос не хриплый, аппетит на месте, даже слишком на месте, и до недавнего времени у меня было нормальное настроение.

Дверь туалета приоткрылась, послышался голос Ильи, нашего патологоанатома.

– Тань, что у вас стряслось? Вера в морг в истерике позвонила, кричала: «Жаба, жаба! У Тани жаба!» У тебя с сердцем плохо?

– И при чем тут жаба? – вздохнула я, закручивая кран.

– Грудная жаба, так в девятнадцатом веке называли стенокардию, – объяснил Аверьянов, – Вера помнит…

– Непременно расскажу Трофимовой, что, по твоему мнению, она жила еще во времена Пушкина, – хихикнула я. – Вопрос: сколько ты проживешь, когда она к тебе в морг прибежит, чтобы объяснить, что ей не двести лет?

Илья возразил:

– Я совсем не это имел в виду.

Я повернулась к нему лицом. Патологоанатом икнул:

– Елы-палы!

Ко мне вернулось хорошее настроение. Подумаешь, позеленела! Иван любит меня независимо от цвета моей кожи, да и не заметит он, что я слегка видоизменилась. И Рине все равно, как я выгляжу, и Мози с Роки, и Альберту Кузьмичу тоже.

– Что за фигня с тобой? – завопил Илья.

Я кокетливо стрельнула глазами:

– Кто у нас чудо-доктор? Хотелось бы услышать ответ на данный вопрос от тебя! Когда морда лица становится, как у зрелой лягушонки?

– Ты человек, – пробормотал Илья, – особь женского пола. У живых зеленоватый оттенок кожи возникает при поражении пищеварительной или респираторной системы, при опухоли. Еще возможен цирроз печени, желчекаменная болезнь. Трупная зелень…

– Пока, как ты верно заметил, я жива, – остановила я Илью. – Что надо съесть, чтобы стать нормальной?

Аверьянов загудел.

– Идиотский вопрос. Нет таблеток от всех болезней. И как я тебе диагноз на основании только визуального осмотра поставлю? Необходимы анализы крови, аутопсия…

– Вскрытие мне определенно не нравится. Есть предложение получше, – сказала я, – ты меня сейчас поцелуешь в щеку, и я превращусь в принцессу.

Илья попятился в коридор.

– По-твоему, я Иван-дурак? Ну, спасибо. Кстати, постмортальное исследование наиболее результативно, если мортально не установлен диагноз.

Из-за спины патологоанатома высунулась Вера:

– Тань, твой телефон звонит без остановки. На!

Я взяла трубку и услышала всхлипывания.

– Танюша! Танечка!

У меня вмиг похолодела спина, а уши, наоборот, охватило жаром.

– Рина?

– Мози! Мозес! Мой мальчик!

Я оперлась о рукомойник.

– Что с ним?

– Мы в клинике! Врач! О! О! О! Он…

Свекровь зарыдала.

– Вера, тащи мою сумку, – закричала я, – скажи Коробкову, что Мози плохо. Я еду в лечебницу.

Трофимова молнией метнулась в коридор. А я попыталась выяснить у Рины хоть что-нибудь.

– Вы где?

– См… ик… трам… ик, – всхлипывала Ирина Леонидовна. – Мозенька! Кабачонок любимый! Он сегодня просил мармеладку! Так смотрел на меня! Так умолял! А я не дала-а-а-а!

– Правильно сделала, – заорала я, выхватывая у Веры сумку. – Сладкое собакам…

– Он умер! Умер! Я ему мармеладку пожалела-а-а-а. А он умер!

Сумка выпала у меня из рук.

– Тань, – сказал Димон, – лифт приехал. Что случилось?

– Мози погиб, – с трудом вымолвила я, – больше ничего не спрашивай. Не знаю. Рина рыдает в клинике. Адрес назвать не способна.

Коробков взял у меня телефон.

– Алло! Ирина Леонидовна! А! Понял! Вы кто? Сообщите адрес вашего заведения.