Но теперь… Теперь он ничего не имел против того, чтобы сбавить скорость и притормозить. Не то чтобы он хотел валяться в постели до конца своих дней – совсем нет. Наоборот, он мечтал о том счастливом дне, когда сможет сам, без посторонней помощи подняться и сделать самостоятельно хотя бы несколько шагов. Но вот работать по восемьдесят часов в неделю ему больше не хотелось. У него появились и другие желания.

К примеру, он всегда мечтал поплавать на яхте, съездить в Диснейленд, посетить матч с участием «Черных ястребов». А еще он хотел сесть на самолет, отправиться в Канаду и, разбив лагерь у какой-нибудь быстрой горной речки, посвятить пару недель рыбалке.

Но и без этого можно обойтись.

Остин опустил глаза и посмотрел на покрытую светлыми кудряшками головку Мелинды. Как все-таки это прекрасно – разлечься на солнце в шезлонге и держать на коленях внучку. Да разве можно, особенно в его положении, требовать от жизни большего?

Когда к нему подошла Эми, он уже начинал дремать.

– Извини меня, папочка. – В голосе дочери проступало смущение. – Но и ты тоже виноват: почему не сказал мне, что она уснула? Ведь она отдавила тебе больную руку. Представляю, как она у тебя затекла…

Эми наклонилась, чтобы взять у него с колен дочь.

– Н-нет, – очень медленно произнес Остин. – У м-меня в-все в порядке…

Он хотел сказать Эми, чтобы она не забирала Мелинду, но язык и губы еще плохо ему повиновались. Пока он пытался с ними совладать, Мелинду забрали от него и унесли. Осталось только нагретое ее тельцем место у него на коленях и затекшая рука – как напоминание о том, что внучка совсем недавно была с ним.

Потом Эми с удовлетворением произнесла:

– Ну вот. Теперь тебе наверняка стало легче…

У Остина на глаза навернулись слезы. Обозвав себя мысленно «старым дурнем», он поторопился отвернуться, чтобы дочь ничего не заметила.

Целую вечность назад он дал себе слово никогда не раскисать. Размякшего человека легко обидеть. С тех пор прошло уже много лет, но он ни разу никому не говорил, какие чувства по тому или иному поводу испытывает. Даже Молли. Особенно Молли.

Был канун Четвертого июля. Уик-энд. Габриэль валялась в постели, страдая от донимавшего ее похмелья. Весь прошлый вечер она накачивалась пивом в баре «Тизерз», где танцевала стриптиз. Вообще-то Габриэль могла выпить пива сколько угодно, но дело было в том, что в честь праздника джентльмены стали угощаться текилой. Сами угощались – и ее угощали. Это-то ее и доконало.

Не то, чтобы она была алкоголичкой – совсем нет. Уж она-то алкоголиков видела-перевидела и знала, что ничуточки на них не похожа.

Перекатившись на спину, Габриэль попыталась вспомнить, кто и при каких обстоятельствах уволок ее с эстрады. Помнится, вчера она позволила себе во время выступления скинуть «пояс скромности» – крохотные, едва заметные трусики, что в Иллинойсе законом не дозволялось. Увидев это чудо, какой-то подвыпивший парень до того возбудился, что вскочил на сцену, поднял ее на руки и спрыгнул с добычей в зал. А потом пошло-поехало…

В принципе, охранники должны были вышвырнуть его вон, но этого не случилось, поскольку в баре уже вовсю отмечали праздник и вышибалы в этом смысле нисколько не отличались от посетителей.

Интересно, серьезно ли говорил хозяин «Тизерза», когда сообщил ей, что на работу в его бар она может не возвращаться? Наверняка нет.

«Всему виной Марк Эллиот», – сказала она себе.

Глаз Габриэль старалась не открывать и слишком резкие движения головой не делать. Ей казалось, что, если она резко повернет голову в сторону, череп у нее лопнет и разлетится на маленькие кусочки. До того было ей плохо.

С того дня, как Марк приехал к ней домой, с тех самых пор, как он ее отверг, ее жизнь дала трещину. Она в прямом смысле лишилась покоя. Стала бояться, что и другие мужчины перестанут считать ее привлекательной. Ведь если такое случится, что она, спрашивается, будет тогда делать? Как станет зарабатывать себе на жизнь? Ведь ее тело – единственное, что у нее есть.

К тому же время работает против нее. Она становится все старше… Да что там старше – она просто стареет. Скоро она достигнет некой роковой черты, после которой жизнь начинает катиться под уклон. Габриэль ждала и боялась этого, поскольку не представляла себе, как и на какие средства будет существовать, когда годы начнут брать свое.

Она из кожи вон лезла, чтобы никто этой ее обеспокоенности не заметил. Вот и вчера она танцевала так, как никогда еще в жизни не танцевала. У мужчин, во всяком случае, при взгляде на нее тряслись руки, а на лбу выступал пот.

Но неуверенность в действенности своих чар продолжала глодать ее.

А все потому, что Марк ее отверг, хотя, если разобраться, она была здесь ни при чем: Марк-то, как ни крути, возбудился. А отверг он ее не потому, что она была плоха, а в силу каких-то других причин.

Габриэль, однако, была женщиной упрямой, и ей требовалось доказать себе, что сейчас она ничуть не менее привлекательна, чем раньше. А для этого ей было необходимо соблазнить Марка.

Отбросив покрывало, она присела на постели, стараясь не обращать внимания на поселившуюся в голове боль. Немного оклемавшись, она встала с кровати и шаркающей старушечьей походкой направилась на кухню, где первым делом приняла несколько таблеток болеутоляющего и валиума.

Когда Габриэль еще только начинала танцевать стриптиз, ей перед выходом на сцену приходилось принимать валиум – до того она волновалась. Теперь при выходе на эстраду она в успокаивающем не нуждалась. Человек, как известно, ко всему привыкает.

Таблетки Габриэль запила двумя стаканами воды. Чтобы, как говорится, пополнить запасы влаги в организме. Похмелье – это не только головная боль, но еще и сухость во рту и в горле.

Поставив стакан на кухонный стол, она заметила спичечный коробок, оставленный Марком Эллиотом.

Спички из него Габриэль уже все использовала и даже несколько раз порывалась этот коробок выбросить. Но так и не собралась. Или, возможно, не захотела. Что-то ее остановило.

Теперь Габриэль решила воспользоваться коробком. Тем более что остававшийся у нее в крови алкоголь придал ей необходимую смелость. Подтащив к себе за шнур телефон, она набрала нацарапанный на коробке номер.

Когда Марк поднял наконец трубку, голос у него был недовольный, видимо, она разбудила его. Габриэль взглянула на циферблат висевших на кухне часов, выяснила, что они показывают самое начало девятого, охнула и едва не повесила трубку. Потом, правда, решила продолжить разговор и хриплым от текилы и множества выкуренных за вечер сигарет голосом сказала:

– Привет, это Габриэль.

Как известно, телефон позволяет воспринимать малейшие изменения в голосе собеседника. Надо только уметь слушать. Габриэль, во всяком случае, сразу уловила в голосе Марка нечто, подозрительно напоминавшее раздражение. Тем не менее она упрямо продолжала гнуть свое.