Да, он и его отец – два сапога пара.

– Так как же? Скажи мне, Дарио, как ты считаешь, какую сумму, по-твоему, я уже компенсировала? Насколько сократился мой долг?

Он ей не ответил, да она и не ждала, что он ответит. Его грозный вид мог бы испугать любую другую женщину, но не Элис. Ее было уже не остановить. Боль и гнев лишили ее страха и осторожности.

– Постой-ка… мы были женаты… сколько? Четыре месяца? Сколько раз мы занимались лю… сколько раз у нас был секс? Десять раз в неделю? Чаще? Даже по этим меркам выходит больше ста пятидесяти раз. Сколько я заработала? Сколько стоит ночь?

– Я не делаю подобных подсчетов.

– Ну, наверное, пора сделать. Потому что мне нужно знать. Сколько из своего долга я уже заплатила тебе? Скажи! – Боль разъедала сердце подобно кислоте. – Я имею в виду, сколько ты обычно платишь проституткам?

Он вздрогнул, голова у него дернулась и буквально отлетела назад, словно она бросила ему в лицо самую ужасную непристойность. Он опустил веки, но она успела заметить, что его глаза из синих сделались почти черными.

– К твоему сведению, я не связываюсь с проститутками, так что деньги здесь ни при чем. Все женщины, которые у меня были, знали, как я их ценю, и все – слышишь, все – были счастливы со мной. Но ты… – Дарио не ожидал, что задохнется от этих слов. Неужели он теряет самообладание? Он с трудом сделал вдох, прежде чем продолжить: – Но случай с тобой… ты слишком дорого обошлась.

«Ты слишком дорого обошлась».

Элис казалось, что он не может не слышать звона, с каким вдребезги разбиваются ее надежды. Только сейчас она признала тщетность своих диких, глупых, наивных фантазий и мечтаний. Она полностью не давала себе в этом отчета, и вот только сейчас, сию минуту, она позволила себе признать горькую правду: она придумала его слова о том, что он не хотел ее отпускать.

И все потому, что она забыла истинный смысл их брака. Забыла, что для Дарио их брак чисто деловое соглашение и больше ничего он от нее не хотел. Ее место – быть около него… и спать с ним. Ее имя должно быть на документах, которые заставят его отца выполнить свои обещания. Никаких чувств, никакой привязанности – за исключением секса, – что могло бы нарушить условия контракта.

Она избегала признать правду – Дарио ее не любит. А раз любви нет, то он не готов принять изменившиеся обстоятельства. Он без обиняков, холодно заявил ей об этом.

«Случай с тобой обошелся слишком дорого».

Он ведь ее обо всем предупреждал, разве нет? Сказал ей прямо, без обиняков. Почему тогда ей так больно, почему его слова рвут душу? Разве Дарио когда-нибудь говорил то, чего не имел в виду?

– Ты абсолютно прав. Ты не можешь больше быть со мной. И мне это тоже не нужно. Я хочу большего, чем быть рядом с мужчиной, который женился на мне ради того, чтобы получить от меня…

– Я хотел тебя!

Что в его голосе – ярость или обвинение? Не важно, в любом случае он опоздал.

– Я хочу большего, чем постель. Всю мою жизнь меня использовали. Я не желаю, чтобы это продолжалось. Родители использовали меня, чтобы выбраться из своей тяжелой ситуации, пытаясь склонить к браку с Маркусом. Маркус использовал бы меня, если бы смог, чтобы угодить отцу, чтобы ему достался этот проклятый семейный дом. А ты… ты…

Она задохнулась от душивших ее слез. Сил говорить не было. Если бы у них был хоть какой-то шанс, если бы Дарио сейчас заговорил, то, возможно, это остановило бы поток обвинений, но он молча стоял с мрачным видом, синие глаза ничего не выражали. Никакого ответа не последовало. Ни слова возражения. Он молча слушал то, что она говорит. Надо быть полной идиоткой, чтобы надеяться. Он даже не оправдывается. Вероятно, считает, что ему не в чем оправдываться, или, возможно, он чувствует, что нет смысла отрицать истинный смысл своих поступков.

– Все кончено, – произнесла она. Зачем стараться говорить спокойно и холодно? Дарио не спорит против правды, и ей это ясно. – Кончено раз и навсегда.

Он что, превратился в глыбу льда? Хранит ледяное молчание, никак не реагирует на ее слова, на всплеск чувств. Вокруг них – пустота. Неужели суровость жизни так ожесточила его мысли, его сердце, что сейчас не дает ему возможности ни двигаться, ни говорить? Да и что он мог бы сказать? Он не сделал ни малейшей попытки отрицать ее обвинения, не выказал никаких чувств, просто неподвижно стоял и молчал.

И сейчас, когда замолчала она, от него по-прежнему не последовало ни слов, ни движений. Ничего.

«Все кончено. Кончено раз и навсегда».

Собственные слова стучали в мозгу как окончательный приговор, как похоронный звон. Он не собирается ни протестовать, ни что-либо изменить.

«Все кончено…»

– Да.

Одно-единственное слово. Сухое, бесчувственное. И это ответ Дарио. Больше ничего.

Кто-то постучал в дверь, которую Дарио не закрыл за собой.

– Простите…

Хосе, шофер, все это время сидел в машине, ожидая Дарио, но сейчас он, видно, решил, что хватит ждать. Он появился с чемоданами, привезенными из Тосканы, и поставил их на пол. Чемоданы, ее и Дарио. Рядом.

– Мне отнести их…

– Нет.

Ему ответила Элис. Она ринулась вперед, а Дарио продолжал неподвижно стоять и молчать.

– Нет, Хосе… не будете ли так добры отнести мой чемодан обратно в машину? – Она бросила взгляд на Дарио. Лицо у нее свело от напряжения, перед глазами встала пелена. – Полагаю, ты позволишь Хосе отвезти меня?

– Куда ты едешь? – Голос прозвучал равнодушно и бесцветно, без малейшего интереса.

– Пока не знаю. Но я тебе сообщу.

Он сощурился и сдвинул брови. Ну хоть какая-то реакция.

– Я обещала, что видеться с нашим ребенком ты будешь, и я сдержу это обещание, – сказала Элис.

Это все, что она смогла сказать. На что хватило сил. Большего она не вынесет.

Собрав волю в кулак и не разрешив себе обернуться, чтобы не видеть, как он стоит, неподвижный и внушительный, она развернулась и вышла из комнаты. Сзади Хосе нес ее чемодан.

Дарио говорил себе, что если она замешкается, если повернется и хоть раз взглянет на него, то он, возможно, найдет слова, чтобы заставить ее передумать. Но что он может сказать? Он едва выдавил слово «да». Это «да» – все, что он мог предложить.

Потому что больше ничего не скажешь. Он не мог опровергнуть ее обвинения в том, что он хотел ее из-за корысти… потому что она могла дать ему то, чего он так жаждал получить. Обвинения справедливы. Все так и было… по крайней мере, вначале. Но потом все изменилось, хотя это не смягчает того факта, что он преследовал свои интересы и эти интересы толкнули его к ней.

Он не мог возразить ей, что все кончено и возврата нет. Но он хотел, чтобы все было вновь, по-другому… так, как должно быть. Без лжи. Больше никогда никакой лжи.