К стене дома с лепниной жмется бабушка. Это она спрашивала, не холодно ли ему. На картонной коробке — вязаные береты и шапочки. Они разноцветные: там и жёлтые, и красные, и зелёные полосы. Пожилая женщина вжимается в стену от холода, старательно прячет руки в рукава. Люди проходят мимо.

— Dominique, achète s'il te plaît! Tu as besoin d'un chapeau74! — я держу его за локоть. Прикрывая меня от порыва ветра, он подходит к бабушке и, наконец, покупает. Убрав деньги в сумку, та помогает ему надеть берет на дреды.

Мы идём дальше. Я не была на этой улице. Или была, но очень давно. Между кирпичными зданиями — башенка. Он удивляется: разве я не знала, что в городе есть католическая церковь? Знала, но не заходила.

Он просит меня сесть на скамью и уходит.

Пахнет еловыми ветками. Возле алтаря — вертеп. В нём — фигурки. Скамьи… под каждым сидением — коврик, видимо, чтобы стоять на коленях. Алтарь — просто крест и кафедра.

Людей немного. Припадая на одно колено, заходит девушка и садится в соседнем ряду. У неё синие волосы и не покрыта голова. Но никто не делает ей замечаний. Мужчина кивает ей, она кивает в ответ.

Мне сейчас не скажут, что я должна прикрыть джинсы? Снимаю шапку: в ней слишком жарко. Меня видит монахиня в белом одеянии. Но она не говорит мне, что надо закрыть голову. Даже знак не делает! Нет, посмотрела на меня и отвернулась в сторону алтаря.

Люди переглядываются. Очевидно, они знакомы. Но никто не разговаривает. В храме тихо.

На белой стене — чёрная рука. Тишину прерывает колокольчик. Все встали. Снова тишина. Первые ноты органа.

Там в белом одеянии у алтаря — это Доминик? Здесь, в церкви, окутанный звуками органа, он больше не кажется неудачно нарисованной картиной. Как будто его оболочка, тот человек, который жарил картошку, ходил по улице, нёс растения — уступил место какому-то монаху древнего ордена.

В ярко-белом свете его кожа кажется чёрной, а не коричневой. От этого он выглядит как будто строже. Волосы разбросаны по плечам. В белом одеянии, с толстой свечой в руках он стал величественным.

Строгая мелодия органа. Кажется — всё самое торжественное в этом богослужении сосредоточилось в нём, в Доминике. Читая псалом, он закрывает глаза, словно в этом псалме — смысл его жизни. Вот он несёт чашу для причастия — бережно, как новорожденного. А когда встаёт на колени, делает это так, словно его хотят посвятить в рыцари.

И всё равно в нём есть что-то, от чего становится не по себе. И это не тяжёлые воспоминания, и не религиозность. Тогда что?

Как влюблялся Джаспер

Не верилось, что я смогу устроиться на работу. Денег, которые я получала, не хватало даже на то, чтобы несколько раз перекусить в течение дня. Меня выручал Доминик. Но так не должно было продолжаться бесконечно. Я искала работу.

Мелькнула надежда: мне дали тестовое задание на городском портале. Нужно интервью с полиглотом. Парень знает 12 языков. Агомо говорил, что для африканца знать пять — шесть языков — норма. Но 12 даже для Африки — очень много. А здесь, скорее всего, не африканец.

Предыдущий журналист хотел сделать материал об этом полиглоте, но уволился. Редактор послала мне номер героя. Я никогда не запоминаю цифры. Но тут… что-то знакомое. Впрочем, показалось.

Морозный день, но ясный. У меня несколько часов, чтобы написать статью, а вечером — сдать преподавателю. Мой ноутбук — у Доминика. Он всегда забирает его, ведь ноутбук — тяжёлый.

Солнце так освещает пешеходов, что кажется: они не на снегу, они просто парят на белом фоне. Как на детской картинке, где не нарисована дорога. На мосту — букинист. Он приходит сюда много лет.

Когда в последний раз я проходила тут одна, без Доминика? Кажется, ещё были жёлтые листья. Доминик… он берёт мой компьютер, я несколько раз забывала у него свой телефон и оставляла его на целый день. Он знает, с кем я переписываюсь и даже иногда отвечает вместо меня.

Он знает моё расписание до мельчайших подробностей. Знает всё, что происходит со мной в течение дня и вечера. Мне как будто стало душно от шарфа. Надо ослабить. Я остановилась у книг.

Стихи, «Фантастические миры», исторические книги в старых обложках. Польский словарь. Таких у бабушки лежало не менее десяти. Вот такой же в коричневой обложке был у нас под столом. Как раз такие я унесла в библиотеку. Вдруг это они? Нет, под корочкой и на страницах — никаких заметок. А бабушка всегда их делала.

— Где вы взяли этот словарь? — спрашиваю у букиниста.

— Хотите эмигрировать? — у него шутливый тон.

Объясняю, что произошло. Букинист неохотно выслушал. Вот этот словарь ему принесла одна бабушка. Где она его взяла, он не знает. Она приходит сюда каждое воскресенье в полдень. Может, она согласится сказать, если взяла книгу в библиотеке. И, может быть, отдаст остальные книги.

У Доминика пахнет чем-то запечённым. Он готовит руандские шарики. По вкусу они очень похожи на пончики. Надо позвонить полиглоту. На каком языке спросить про интервью?

— Bonjour! Je suis très ravi de t’entendre75! — отвечает по телефону Джаспер. Полиглот — это он.

Ноутбук уже минут семь показывает одну и туже картинку. Она не думает меняться. А надо. Он не хочет работать, как я сейчас.

Печатаю: «Статья обозревателя К. Рамиреса открывает перед нами важность…» Как дальше? Вглядываюсь в испанские слова той самой статьи Рамиреса. Он пишет про Латинскую Америку. Часть слов расплывается и уже, кажется, ничего не значит. Часть — ясна, как если была не на испанском.

Джаспер… нам опять нужно общаться! Мне вдруг до невозможности захотелось узнать, как формировалось его сознание. Что отразилось в нём на бессознательном уровне? Не то, что это — объяснение, почему он так ушёл, но всё же… Печатаю в поисковике: "Les légendes du Gabon"76. Но моя статья! Так, Рамирес… Из кухни запахло яичницей. Рамирес объясняет, почему индейцы на этот раз пошли протестовать в Сантьяго.

Габонская легенда: колдунья приходит к королю и, не боясь, требует: надо перестать жить за счёт волшебного болота! Пора выращивать урожай, ухаживать за коровами… Но колдунью выгоняют — много она понимает! Через три дня страну поглощает буря. Больше нет волшебных болот.

Чили: люди в столице