Между прочим, он описывает эксцентричный характер Нагеля таким образом, что тот как бы оказывается и вовсе лишенным определенных черт характера. Основное, что характеризует Нагеля, — это абсолютное непостоянство. Находясь наедине с самим собой, порой он ведет диалог с другими ипостасями своего «я». Такое взаимодействие различных граней его личности формирует удивительно противоречивые и непредсказуемые модели его поведения, проявляя при этом замешательство, высокомерие, язвительность, неприязнь, агрессию… В конце концов он утрачивает инициативу и становится рассеянным. Тут уже недалеко до чувства разочарования, за которым следует раскаяние, потом растет чувство вины, а за ним и стыда.

Гамсун, как никто другой, знает обо всем этом. Во время работы над «Мистериями» он достигает невиданных исследовательских результатов, ведь объект исследования — он сам. Он наделяет своего героя собственными взглядами.

За рассуждениями Нагеля об идее сверхчеловека, о сущности власти и отвращении к процветающей городской буржуазии, англичанам, лицемеру Гладстону, ненавистью к Хенрику Ибсену, этому блистательному фармацевту из Шиена, настрочившему горы пьес, стоит сам Гамсун.

Но при этом Гамсун дает понять, что между ним самим и его персонажем существует фундаментальное различие. Нагель мечтает о великих делах, но заканчивает свою жизнь как «остановившийся странник», чуждый существованию других. И в то время как поток причудливых мыслей погружает Нагеля все больше и больше в безумие, сам Гамсун в состоянии упорядочить хаос, потому что он — творческая личность, художник. Его мать бегала по дорогам, выкрикивая бессвязные слова. А он, ее сын, с той самой поры был одержим идеей понять их смысл и связать между собой.

Нагель был способен лишь на то, чтобы свои порывы претворять в бегство. В романе «Голод» герой Гамсуна способен собрать воедино свою разорванную индивидуальность. Вот почему «Голод» и стал описанием героической борьбы художника за существование. А книга, которую он назвал «Мистерии», стала исповедью самоубийцы.

В происходящих событиях драматична роль калеки — Минутки. Детство Гамсуна прошло рядом с калеками — сестрой и дядей. Находясь в тесном общении с ними, Гамсун в полной мере испытал всю гамму противоречивых чувств: от сострадания до ревности и озлобленности. Минутка пытался спасти жизнь Нагелю. А разве сестра Гамсуна не пыталась сделать то же самое там, в пасторской усадьбе у дяди? И разве брат старался избавить сестру от того рабского положения, в котором ее держали дядя и его экономка? Ее, Софию Марию, несчастную сестренку, несмотря на увечье, все-таки ставшую учительницей в средней школе в Вадсё, далеко на севере Норвегии, где она умерла при родах в январе 1890 года.

Герой Гамсуна прикладывает героические усилия для того, чтобы освободить Минутку от рабского сознания, и в какой-то момент ему это удается. Но когда он видит, как Минутка пляшет на площади на потеху прохожим, буржуа, то вера Нагеля в то, что его жизнь имеет какой-то смысл, оказывается подорванной.

Гамсун позволяет Нагелю пережить кошмар своего детства, встречу с привидением в доме своего дяди неподалеку от кладбища. Гамсун описал это событие в новелле «Привидение» из сборника «Подлесок».

Дядя Гамсуна Ханс Ульсен и сестра София Мария умерли один за другим в течение двух недель. И когда Нагель говорит: «Знаете ли вы, кто такой великий поэт? Да, великий поэт — это человек, который потерял стыд, который просто не знает стыда. У всех великих глупцов бывают в жизни моменты, когда они все же краснеют, оставшись наедине с собой, но с великими поэтами такого не случается никогда» [1; I: 229], — то здесь проступают черты духовной жизни самого Гамсуна, его опыт и взгляды.

Литературный вор?

В апреле 1892 года Кнут Гамсун поднялся на борт каботажного судна и отправился в Берген, а затем в Копенгаген. Теперь он уже вполне мог покинуть Кристиансунн, так как уже успел почерпнуть здесь, так же как и в прочих городках, где он работал над своим великим психологическим романом, кое-какой литературный материал, который можно будет в дальнейшем использовать.

Он уже был готов завершить роман, но с ним не собирались расставаться те, в чью жизнь он так или иначе оказался в это время вовлеченным. Он навсегда остался в сердце у горничной из Сарпсборга. Правда, что касается любовной истории в Лиллесанне, то здесь, как известно, морской офицер заставил свою жену выбросить любовника из головы. А вот учительница музыки из Кристиансунна никак не могла забыть его. Ведь в пасхальную ночь накануне его отъезда она отдала ему самое дорогое.

Он запретил беспокоить его письмами, ведь для завершения книги он нуждался в абсолютном покое, как он объяснил ей в послании, написанном в комнате, которую он снимал у одной вдовы в Копенгагене. Когда одна их общая знакомая пыталась увещевать Гамсуна, защищая честь подруги в надежде на то, что соблазнитель одумается, Гамсун высказался недвусмысленно: «Скажу тебе откровенно и в самый последний раз, что вся эта история, связанная с ней той зимой, исключительно проста: кроме нее, никого вокруг не было. Вот так-то»[96]. Другому своему знакомому он писал в Кристиансунн: «Хе-хе-хе, не могу без смеха вспоминать, как я сходил с ума по ней той зимой. Но она, честно говоря, просто ледышка, женщина, напрочь лишенная эротики, которой невозможно серьезно увлечься»[97]. В этих шутливых мужских рассуждениях в связи со своей любовной историей Гамсун совершил одну непростительную ошибку. Ведь эта женщина так и не смогла забыть его, история ее отношений с Гамсуном стала ее жизненной трагедией. Об этом он задумается уже на склоне лет, когда пройдет целая жизнь.

И в Копенгагене хватало горячих женщин. «Черт возьми, тут одна штучка ко мне ходит, так однажды я имел ее семь раз за ночь. Последний раз уже утром внизу в ресторане, перед тем, как мы расстались. Стоит мне захотеть — и она готова…» — хвастается он приятелю[98].

В то же самое время где-то обреталась британская соломенная вдова, готовая поспешить к нему в объятия, стоило ему лишь только поманить ее. После той памятной встречи на южном побережье Норвегии они переписывались. Мэри Чевелита Дунн чувствовала, что она все в большей и большей степени становится для него призрачной фигурой, образом прошлого. Когда они наконец встретились, то он не смог узнать в ней ту женщину, с которой вел переписку. И он повел себя так, как будто она была не реальной женщиной, а только адресатом его писем. Обсудив идею воздержания у Толстого, «Гедду Габлер» Ибсена, мнение Стриндберга о том, что все женщины всего-навсего самки, а также их общее восхищение Ницше, они сказали друг другу «прощай» и обещали сжечь написанные друг другу письма. Мэри Чевелите Дунн было тяжело, но она утешала себя тем, что, во всяком случае, эта история произошла между ней и гением. Он сказал, что все произошедшее опишет в литературном произведении[99].