– Ну да,– ответил я.

– M-м, старик,– спросила она после виноватой паузы,- ты, случайно, не собираешься пострелять по нам, бедным служащим?

– Нет,– ответил я,– по крайней мере не на этой неделе.

– Так, значит, никаких луж крови? Никакой резни?

– Извини.

– Что ж, уже легче.– Кристи взглянула в зеркальце под солнцезащитным козырьком – удостоверилась, что косметика в порядке.– А то все глядят на тебя и думают, уж не спрятал ли ты в багажнике «Узи». Как, поправился?

– Почти.

– Вот и хорошо.

Мы сидели, пили кофе и поглядывали на здание. Стекло было зеркальное, так что мы не могли видеть, что происходит внутри, но зато видели отражение облаков – пышных, в которых легко угадать очертания разных зверей.

Я спросил Кристи, что нового в конторе, и она ответила, что научно-исследовательский и опытно-конструкторский отделы подготовили проект новой системы памяти «Изюминка», в которой память будет храниться «ну как бы в нераспустившейся почке или что-то вроде того,– не уверена, что все до конца поняла».

Я промолчал, кофе в пластмассовых стаканчиках наводил тоску.

– Слушай, старик,– сказала Кристи,– мне кажется, настало время для нашей очередной терапевтической прогулки. Как думаешь?

Я согласился. Завел машину, вырулил со стоянки и поехал к реке, через сельскохозяйственные участки.

Держа в руках горячие стаканчики, мы ехали, не превышая скорости, поглядывая на унылые январские черничные и земляничные фермы с их старыми сараями-развалюхами. Двигаться было приятно. Приятно было оказаться вдали от конторы. Приятно было, что рядом Кристи.

Прилив закончился, и мы остановились посмотреть, чего он нанес. Мы были в том месте, где река Фрейзер впадает в океан и речные воды становятся солеными. На берегу валялись палки, куски пластмассы, старые бревна, листы фанеры, части разбитых лодок и деревянные двери. Груды этого мусора громоздились, насколько хватало глаз.

Видимо, сараи и эти старые, выброшенные морем обломки навели Кристи на мысли о старости.

– Скажи, старик,– спросила она,– это только со мной так или тебе тоже кажется, что время идет как-то странно?

– Как это? – переспросил я, постукивая палкой по старой оконной раме.

– Я имею в виду – день проходит для тебя как день или, фьють, – проносится мимо как пуля? То есть время для тебя тоже проходит слишком быстро, да?

– Думаю, да. Наверное, таков уж этот век. Со всей техникой, которую мы напридумывали. Вроде автоответчиков и видео. Время рушится.

– Я всегда думала, что время как река,– сказала Кристи, прыгая с бревна на бревно, как будто играя в «классы»,– что оно всегда течет с одной и той же скоростью, несмотря ни на что. Но теперь мне кажется, что и у времени бывают наводнения. Или что просто оно уже не такое постоянное, как раньше. Я чувствую, что тону.

Я сказал, что время связано с эмоциями:

– Наверное, чем больше эмоций испытывает человек каждый день, тем дольше тянется для него время. Когда стареешь, новых переживаний становится все меньше, поэтому и кажется, что время идет быстрее.

– Боже, как все это грустно,– сказала Кристи.

Мы расхаживали среди серебристо-серых приливных наносов, пиная ногами разный хлам.

– Старик,– сказала Кристи,– а тебе иногда не кажется, что мы уже свое отлюбили?

– Это ты про меня?

– Да нет же, про себя. Уж не превращаюсь ли я в старую квашню?

Я швырнул палку воображаемой собаке.

– Сомневаюсь. Насколько я могу судить, любовь всегда поджидает где-нибудь за углом. Может, ты одна из тех женщин, которые влюбляются в отсидевших серийных убийц.

– Спасибо.

Это был один из тех разговоров, когда люди глядят по сторонам, а недруг на друга.

– M-да,– сказал я. Я тоже беспокоюсь, не отлюбил ли я свое… или, может, такой способности вообще никогда не было.

– Сегодня я очень рано проснулась,– сказала Кристи,– и подумала: «Ну что, подруга, так, значит, вот оно? И так еще сорок лет? Что-то должно измениться, подруга. Что-то надо менять». И правда. Что-то должно случиться. Чего-то мне не хватает. А может, что-то надо отбросить. Но что-то должно измениться. Я так дальше не могу.

– Ты что – разлюбила Брюса? – спросил я.

– Пока нет. Но это случится довольно скоро, всегда случается, когда Другой вдруг превращается в липучего незнакомца, и только диву даешься, каким же ты был недотепой, что так легко попался на крючок.

– Да ты, я гляжу, оптимистка.

– Но это правда. С годами я поняла, что мне просто не хочется поддерживать связи, из которых – с самого начала видно – ничего путного не выйдет. Какая я черствая старушонка, верно?

– Довольно расторопная старушонка,– ввернул я на свой страх и риск.

Мы прошли еще немного, и тут Кристи решила признаться:

– Ужасно боюсь выйти замуж, а потом разлюбить.

– Ну и удивила, Крис. Этого все ужасно боятся. Все. Но большинство все равно через это проходит.– Меня удивило, что Кристи признается мне в страхе, который, в ее устах, казался почти наивным.

Мы шли все дальше, глядя, как птицы роются, выклевывают что-то в разбросанных деревяшках – совсем как мы.

– Тебя никогда не бесило,– спросила Кристи,– что в жизни придется обходиться тем, что имеется?

– Конечно, бесило.

– И как ты с этим справлялся?

– До сих пор – как придется. Мы помолчали, потом Кристи с улыбкой обернулась ко мне:

– Ты ведь не болел всю эту неделю, скажи, старик?

– С медицинской точки зрения – нет.

– Так где же ты был?

– Дома. Просто хотелось подумать.

– Чистил свое оружие? Бормотал себе под нос про всякие заговоры?

– Нет. Просто думал. Знаешь, я ведь после Нью-Йорка был в Вашингтоне. На церемонии инаугурации.

– Видел каких-нибудь шишек?

– Нет.

– Встречался с президентом?

– Нет.

– Зачем же тогда поехал?

– Сам точно не знаю. Но там было.что-то, что мне надо было увидеть… увидеть своими глазами личность или что-то большее, чем просто человек.

– Ну и?…

– И… вернулся домой и заперся от всех на неделю – чтобы подумать.