Мнение Ибн Араби подтверждается популярной городской легендой. Обычный хаджи встречает святого, и тот спрашивает: «Ты видел Мекку?» «Да», – отвечает паломник. Далее между ними происходит следующий диалог:

– А смотрел ли Аллах на тебя, когда ты видел Мекку?

– Нет.

– Тогда ты не видел Мекку. Ты входил в Аль-Харам?

– Да.

– Войдя в Аль-Харам, ты поверил, что больше не будешь грешить?

– Нет.

– Тогда ты не входил в Аль-Харам. Ты видел Каабу?

– Да.

– Ты увидел то, что хотел?

– Нет.

– Тогда ты не видел Каабу.

По мнению пакистанского исламоведа Зиауддина Сардара, эта легенда демонстрирует, что ритуальные действия большинства мусульман носят механический характер и не имеют духовного содержания*. В «Мекканских откровениях» Ибн Араби раскрывает тайные смыслы и многоуровневое значение каждого священного места, а также исследует символику хаджа. Обход Каабы, по Ибн Араби, подобен обходу Божественного Престола. Черный камень – это правая рука Аллаха на земле. Прикоснуться к нему – значит прикоснуться к вечности и измениться навсегда. Бег между Ac-Сафой и Аль-Марвой есть высший акт милосердия. Паломники бегут «от Бога к Богу с Богом через Бога».

Ибн Араби утверждает, что посещение Мекки и Запретной мечети сродни посещению вашего собственного дома. Он пишет, что Дом Божий в Мекке похож на ваш – ведь они оба рукотворны. Таким образом, «Аллах направляет вас в Дом – и, значит, Он направляет вас к себе…

Поэтому, когда вы делаете таваф для Дома, вы делаете это для себя. Когда вы постигаете себя, вы узнаете, кто вы есть. Когда вы узнаете, кто вы есть, вы узнаете Аллаха…»

По мнению улема, взглянуть на Мекку – значит посмотреть в Божественное Зеркало. Оно отражает божественность внутри вас, и это отражение поможет вам стать совершенным человеком с истинным знанием Бога. Для Ибн Араби образ зеркала имеет фундаментальное значение. Это неотъемлемая часть его философии, согласно которой Бог и Его творение едины, и единственная истина во Вселенной – это Бог.

Мекканцы не прониклись учением Ибн Араби. Против концепции единства бытия возражали представители всех четырех мазхабов. Богослова даже обвиняли в ереси. Некоторые переделали его почетное прозвище «Мухйиддин» («Возрождающий веру») в «Мумит ад-Дин» («Убийца веры»).

Однако Ибн Араби не обращал внимания на клеветников. У него были другие заботы. До приезда в Мекку суфий посвящал жизнь духовным упражнениям и поиску божественной любви. Священный город оказал на него очень сильное влияние. В Мекке Ибн Араби начал работать над «Мекканскими откровениями». И в Мекке он нашел любовь земную.

Богослов увлекся очаровательной дочерью домовладельца, у которого снимал жилье. Девушка стала для Ибн Араби олицетворением красоты и мудрости, а также вдохновила его на сборник стихов «Толкователь страстей». Это замечательная книга, написанная в стилистике ранней арабской поэзии, В «Толкователе страстей» мистик искусно сочетает символизм с традиционными образами, навеянными пустыней:

* * *

* * *

Мекканская молодежь обожала «Толкователя страстей». В Городе Аллаха бурлила светская жизнь – и в ее основе лежала любовная поэзия. Классическая арабская литературная традиция сформировалась в конце VII века, когда Ибн аз-Зубайр защищал Мекку от Омейядов. Появилась новая форма стихосложения – газель. Говорят, ее изобрел курайшитский поэт Умар ибн Абу Рабия (644–712).

Откровенное творчество Умара шокировало мекканцев. В ту эпоху главной темой лирических стихов были сердечные муки. Безнадежно влюбленные персонажи страдали и умирали от тоски. Умар считал, что все это скучно. Его интересовали радости любви.

В классической арабской поэзии история рассказывается в прошедшем времени. Но для Умара любовь существует только в настоящем. Это сложная игра – и победителя ждет желанная награда. Помимо богословов и юристов, в Мекке есть и другие герои – юноши, жаждущие сексуальных побед. Поэт и сам не упускал возможности приударить за симпатичными паломницами.

Благочестивые мекканцы негодовали. Но городская молодежь подражала Умару. Она пыталась найти запретный эротизм даже в целомудренном «Толкователе страстей». Это привело к тому, что светлые, лирические стихи Ибн Араби были положены на музыку – как и провокационные газели Умара.

Теория музыки развивалась в исламском мире не менее интенсивно, чем поэзия и наука. По мнению мусульманских ученых, музыка не только развлекала, но и лечила. Образованные мекканцы были знакомы с трудами иракского мыслителя аль-Кинди (801–873). который исследовал космологический аспект музыки. Другой великий багдадский философ, аль-Фараби (872–951), написал «Большую книгу о музыке». Абуль-Фарадж аль-Исфахани (897–967) составил многотомную «Книгу песен» – антологию арабской поэзии VI–X веков. Огромной популярностью в Мекке пользовались трактаты персидского эрудита X–XI века Ибн Сины (Авиценны). Его «Канон врачебной науки» содержит раздел о терапевтических свойствах музыки.

При дворах Омейядов и Аббасидов служили лучшие певцы и музыканты. Первые вокально-инструментальные ансамбли появились в Дамаске и Багдаде. Ибн Мусаджих, Муслим ибн Мухриз, Мансур Зальзаль и прочие «эстрадные звезды» арабского Средневековья часто приезжали в Мекку. Они совершали хадж, выступали в домах богатых горожан и оставляли после себя талантливых учеников. В Мекке сформировалась яркая и энергичная музыкальная сцена. На «вечеринках» регулярно исполнялись игривые песни на стихи Умара. «Толкователь страстей» Ибн Араби также стал частью концертной программы.

В итоге разразился грандиозный скандал. Ортодоксальные ученые решительно осудили метафизическую концепцию Ибн Араби. Но несмотря на это, мистик был полностью очарован городом, вокруг которого выстроил свою философскую доктрину. «Земля Мекки – лучшая земля Аллаха», – писал он. Такая земля могла породить только самых достойных людей. Восторженный Ибн Араби называет мекканцев «соседями Бога и людьми Его Дома».

Возможно, Мекка – это лучшее место на планете. Однако ее жители никогда не были идеальны. Зиауддин Сардар уверен, что они не изменятся. Мистики, опьяненные божественной любовью, приходят и уходят – но город живет по старым правилам[7]. Даже шариф Катада, вернувший в Мекку мир и процветание, не смог ее изменить. Подтверждение тому – неприятный инцидент между горожанами и иракскими хаджи, имевший место в 1212 году.