Он взял меня за руку и прижал ладонь к своему бугорку: — Одно из двух. Либо ты меня, либо я тебя, — сказал он. Я рассмеялся.

— Это все водка, — ответил я ему. — Я видел, как ты пил с Фаридом наверху.

— Ты же не хочешь, чтобы я спустил штаны прямо здесь, на званом вечере, среди попорченных временем буржуа, почти разорившихся и уже мумифицированных. Только потрогай и увидишь, что у меня не от водки стоит.

Я раньше никогда не трогал мужчину. Я провел ладонью по бугру на его штанах. Чтобы доказать ему, что мне не слабо. Для смеха. Его гульфик был расстегнут, его жена болтала в гостиной с престарелой теткой Зубидой. Кажется, они состояли в дальнем родстве. Мы, двое мужчин, были одни в арабском дворике, а звезды горели ярко и так близко, что, казалось, до них можно дотянуться рукой.

Дрисс рассказывал и курил, твердый, самоуверенный член его вызывающе торчал. Ясно было, что стоял он не на меня.

— А дальше?

— А что дальше? Тебе ведь нравятся члены, ты бы заплакала от радости при виде того, что я вытащил у него из штанов. Я надавил на блестящий кончик, и Хамид прошептал с внезапной грустью: «Мне холодно, а ночь так прекрасна». Надо тебе сказать, он тот еще здоровяк, на голову выше меня.

«Пидор?» — спросил я, сжимая его конец.

«На самом деле нет. Немного с арендаторами-издольщиками на ферме и два раза в Амстердаме. Но у меня встало на тебя. На твои губы. Ты, должно быть, сосешь по-королевски».

«Да, когда меня возбуждает женская дырка. Но у тебя-то дырки нет».

«Нет, но я хочу быть вместо нее. Потом я возьму тебя». «Стоя или на боку?» — бросил я с насмешкой.

«Ты надо мной издеваешься», прошептал он, спуская мне на пальцы.

— Менее чем за пять минут парень меня снял, сунул член в руку и кончил у меня на глазах, говоря, что хочет подставить задницу, а потом воздать мне взаимностью.

— А дальше?

Член Дрисса дрожал от возбуждения, как вырвавшийся на свободу монстр. Мой любимый больше не трогал его. Он только смотрел. Потом он сказал мне:

— А ты-то как на это смотришь? Не можешь больше, правда? Конечно, никто раньше не смел рассказывать тебе такие мерзости.

— Ну, что дальше?

— Нам стало тесно в этом арабском доме, малейшие закоулки которого освещались предательскими масляными лампами. Хамид был так уверен в себе, так нахален, что я затащил его в уголок дрибы и крепко поцеловал. Он снова возбудился, прижимаясь к моему бедру.

«Хочешь меня?»

«Да».

«Завтра в пятнадцать ноль ноль в моей квартире. Тебе подходит?»

«Ты дашь мне его пососать?»

Я прижал парня к стене с поднявшимся членом:

«Я тебя прямо здесь трахну, если будешь заводить меня, разговаривая как патентованная шлюха».

— Он пошел к жене, а я вернулся домой. Всю ночь я глаз не сомкнул, я был встревожен и не слишком доволен тем, что зашел так далеко. К пяти часам утра я решил его продинамить. В полдень у меня начали дрожать руки. В пятнадцать ноль ноль я открыл ему дверь, не успел он в нее позвонить.

* * *

У Дрисса были время и деньги. Он тратил их без зазрения совести.

— Мы поедем путешествовать, — говорил он мне, — посмотрим разные страны. Ты будешь без ума от Парижа, Рима и Вены. А может быть, предпочтешь Каир? Надо бы тебе утешить египетских братьев после трепки, которую им устроил Израиль. О мои деды и прадеды, что за взбучка! Нет? Право же, остаются Тунис, Севилья и Кордова. Я увезу тебя куда хочешь, любимая. Я твой смиренный и верный раб.

Он врал. Он играл. Я никуда не хотела. И действительно, мы никогда не путешествовали вместе.

— Я больше не люблю тебя, Дрисс.

— Только теперь ты начинаешь любить меня, котеночек мой. Не будь смешной. Нам столько предстоит сделать вместе.

На самом деле кроме занятий любовью нам уже почти нечем было заниматься вместе. Тело всегда отстает на одну серию — оно страшится расставаний, столь болезненным было первое — отлучение от груди. Ненавижу память клеток за ее собачью верность, высмеивающую нейроны и беззастенчиво попирающую кору головного мозга со всеми ее логическими умопостроениями. Спасла меня голова, а не тело. Она посоветовала как можно скорее найти квартиру, и пусть Дрисс платит за нее баснословные деньги.

Он выслушал меня, прищурившись, а потом отрезал: — Мы придумаем кое-что получше, малышка! Я выбрала мебель, занавески и ковры. Дрисс купил безделушки и громадную японскую кровать, которая заняла всю спальню. Он подарил мне первого моего слоника из настоящей слоновой кости. Сегодня более пятидесяти слоников ревут в ночи Имчука, где я собираюсь прожить до конца своих дней. Дрисс никогда не предупреждал меня заранее, что зайдет, он поворачивал ключ в замочной скважине, не звоня в дверь, и заставал меня перед раковиной в ванной или на кухне, когда я колдовала над таджинами по собственному рецепту или придумывала новые закуски. Волосы мои покрывал большой ярко-красный или зеленый платок, тело окутывала широкая бесформенная гандура, и я отталкивала Дрисса, когда от трогал меня, прижимался к моей попке или пытался укусить за плечо. Когда я готовила, голова моя пустела и я сосредоточивалась на чем-то другом, помимо своих ран.

В конце концов он понял причину моих отказов и чаще довольствовался тем, что просто садился рядом, спокойно попивал вино, похрустывал зелеными оливками и пересказывал городские сплетни либо объяснял политические перевороты, которые не так уж меня интересовали.

Дрисс знал, что я больше не нуждаюсь в нем, но успокаивался, когда видел, что возбуждает меня и я теку, как прежде, — отлаженная физическая механика, включающаяся при малейшей ласке. Он проникал в меня осторожно, ужасный хитрец, засовывая половину члена, заставлял меня покачиваться на нем.

— Не упрямься же! Открой рот, я хочу втянуть твой язычок. Только кончик язычка, мой строптивый абрикос.

Конечно, я испытывала блаженство. Конечно, у него не было эякуляции. Конечно, я думала о Хамиде. «Мне изменяют с мужчиной», — говорила я зеркалу — похожая на разоренный дом женщина, поправляющая макияж после каждого его визита.

Уйти от него — куда? Дрисс рыскал по всему Танжеру. Он был вездесущ, он совал свой член даже в задницу мужчинам. Я напоминала себе труп после вскрытия — заштопанную суровой ниткой падаль, ожидающую, когда ее увезут из морга, привязав номерок к большому пальцу ноги.

Я попыталась объяснить это тете Сельме — она отделалась от меня всего-то тремя фразами и двумя презрительными взглядами.

— И стоило ради этого переезжать. Твой мужчина заходит, когда хочет, обыскивает квартиру, чтобы убедиться, нет ли у тебя любовника. Он покрывает тебя в промежутке между двумя групповухами и засыпает, насмехаясь над тобой. Это чудовище погубило твою молодость. Дрисс поимел тебя, потому что он богатый горожанин, а имчукская крестьяночка не может не лизать ботинки аристократам.