Так продолжается некоторое время, возлюбленные почти готовы признаться друг другу, но все же не решаются. Однажды мадам де Шастле отчитала Люсьена за слишком частые визиты, которые могут нанести урон ее репутации:

Стендаль сравнивает Люсьена с профессиональными соблазнителями вроде Вальмона. Поначалу сравнение не в пользу Люсьена, но затем – наоборот, поскольку Вальмон ничего бы не добился от мадам де Шастле. Люсьен на этом этапе тоже недалеко продвинулся, однако причины его поражения совершенно иные. Люсьен, которого любят за неумение лгать, никак не может набраться мужества и воспользоваться любовью, которую внушает. Нет надобности говорить, что кто-то более ловкий мог бы соблазнить даже мадам де Шастле. В таких вопросах успех обмана зависит от степени искушенности преступника и жертвы. Но верно и обратное: на каждого Дон Жуана найдется женщина, которая видит его насквозь. Никакой обман не может быть успешным во всех случаях, и не получится дурачить всех постоянно.

Позвольте развить последнее наблюдение. На президентских выборах во Франции в 1981 году Франсуа Миттеран вел кампанию под лозунгом «Спокойная сила». Он смог успешно представить себя в качестве неподкупного и мудрого человека, далекого от любой politique politicienne, политики политиков. Сумел он создать ложное впечатление нерасчетливой силы – или же она была настоящей? Вот два замечания Ричарда Эдера по поводу этой кампании:

Следует ли отсюда, что избиратели ошиблись, не разглядев трюк аутентичности? Или, наоборот, Эдер стал жертвой закоренелого цинизма репортеров, неспособных узнать честного человека при встрече с ним? Ясно одно: Миттеран не произвел впечатления на данного конкретного наблюдателя, и я должен признаться, что его причины для скепсиса кажутся мне вполне убедительными. В частности, настойчивое желание доказать, что политика – не отлаженный механизм, определенно вызывает подозрения. Люди, которым присуща искренность и твердость, пожалуй, не очень сильны в строительстве отлаженных политических машин. В качестве примера на ум приходит Пьер Мендес-Франс. Однако я полагаю, что такие люди первыми будут сожалеть об этом своем недостатке, а не станут кичиться им как достоинством. В данном случае скептицизм может быть неоправданным, но все равно придется признать, что поддельная честность рискует быть разоблаченной, по крайней мере отдельными людьми время от времени.

Сомнительную искренность Миттерана можно также сравнить с несомненной искренностью де Голля, к которому вполне применимо наблюдение Вена: «галиматья всегда была знаком богов, оракулов и „патронов”»[174]. Человек, способный тонко рассчитывать производимое на других впечатление, едва ли стал бы вести себя с таким неразумным упрямством, как это во многих случаях делал де Голль. Он добился таких грандиозных успехов прежде всего потому, что его собеседники хорошо понимали: он не внемлет голосу рассудка, а значит, лучше позволить ему поступать, как он хочет. В игре «Слабо́» – парадигме для многих переговоров – откровенно иррациональный человек обычно добивается того, что хочет[175]. Говорят, Ричард Никсон нарочно создавал для себя имидж человека, способного на иррациональные поступки во время кризиса и готового к ним, чтобы разубедить русских вызывать кризис. Более вероятно, что его советник был не против эксцентричности с непредсказуемостью и даже поощрял такое демонстративное поведение. Как бы то ни было, имитировать непредсказуемость слишком сложно, потому что для этого нужно найти бесчисленное множество мелких способов выказать произвол, а не только вставать в позу, когда представится случай.

Таким образом, на каждого актера находится потенциальный зритель, достаточно умный, чтобы его раскусить. Христианство основано на идее о том, что есть наблюдатель, достаточно умный, чтобы видеть насквозь любого деятеля, а именно Бог. Следовательно, пари Паскаля должно учитывать потребность в вызывании подлинной веры, так как поддельной веры недостаточно. Более того, всевидение Бога объясняет, почему добрые дела не могут гарантировать спасения, если творить их ради него. Состояние благодати – по сути своей (или по большей части) побочный продукт действия. Позвольте напомнить возражение на аргумент о пари. Что это за Бог, которого можно убедить неподдельной верой с подозрительной прошлой историей, то есть верой, которая, по сути дела, вызвана инструментальной рациональностью, хотя и не оправдывается ею непосредственно? Собственные выпады Паскаля против казуистики иезуитов в «Письмах к провинциалу» показывают, что он открыт для такого возражения. В этом произведении он критикует учение иезуитов о направлении намерения: представление о том, что поступок, который можно вменить в вину, если он совершен с одним намерением, может не быть таковым, если совершен с другим, поэтому исповедник должен направлять внимание верующего на намерение, стоящее за поведением, а не на само поведение[176]. Очевидное возражение состоит в том, что даже если (вопреки тому, что утверждается в данной главе) намерение удалось изменить, виновное намерение его изменить все равно скомпрометировало бы действие, совершенное с новым намерением. Но, по всей видимости, похожий аргумент применим к рассуждению, лежащему в основе пари: как нынешняя вера не подрывается своим низменным каузальным происхождением?