— Давай, Панов, в штаб батальона. Ждут тебя там.

— Есть в штаб батальона.

Я спокойно дошел до второй казармы, в которой искомое и располагалось. Всё тут одинаковое — двери, таблички, краска на стенах. Хоть в Мурманске, хоть в Петропавловске-Камчатском. Посмотрел на сапоги — запылились. Непорядок. Почистить бы, но лень. Воспользуемся старинным методом. Я зашел в умывальник, открутил крантик в ножной ванной и сунул ногу вместе с сапогом под струю воды. Хорошо-то как, Настенька! Прохладно!

— Ты так обувь испортишь, — осуждающе сказал кто-то от входа в умывальник.

Я оглянулся. Ага, хлопчик со второго потока. Ильхамов, что ли? Не помню. Но с сержантскими лычками на погонах и с красной повязкой дежурного по роте.

— А вы, коллега, планируете эти сапоги носить восемь месяцев, пока замену не выдадут? — поинтересовался я.

— И правда, — смущенно засмеялся студент. — Не подумал. Армейка никак из головы не вылезет. А ведь сколько лет прошло уже. Служил?

Я неопределенно пожал плечами, вытер подошвы сапог о тряпку, и отправился в канцелярию. Постучал для порядка в дверь, доложился.

— Идите, собирайтесь, за вами из Москвы к тринадцати часам транспорт прибудет, — сказал мне сидящий за столом майор. — Ждут вас!

Майор показал глазами наверх. Ну не бином Ньютона. Вариантов, кто ждет — всего два. Три если брать генерала Цинева.

Я пошел к нашей казарме. Интересно, кто? Галя? Суслов? Что гадать, скоро узнаю. Мне сейчас надо вещи свои из каптерки забрать. После памятной встречи с капитаном всю гражданку сдали туда. Объяснили это дело заботой о сохранности имущества. Мол, у старшины целее будет.

Каптерщик, гадина, сидел у ротного писаря и дул чай. Ылита, что сказать. Два самых главных человека, если по меркам срочной службы. И ответил мне хозяин портянок, сапог и подштанников с запасными комплектами формы, что без разрешения старшины или командира роты ничего отдавать не собирается. В своем праве. А вдруг я в самоход собрался, или еще чего натворить. А его потом спросят, с какой такой радости... Если есть возможность переложить ответственность на иных лиц — делай это обязательно. И попа твоя будет целее.

А где сейчас старшина? Правильно, сидит у хлорпикриновой палатки и следит, чтобы курсанты не выпили химикат. А командир роты, используя фуражку вместо веера, торчит рядом. Придется идти. Недалеко, но все равно неохота.

Евстигнеев известие о моей предстоящей отлучке почему-то встретил в штыки.

— С чего мне вас отпускать, товарищ курсант? — взбеленился он. — Мало ли кто там по телефону позвонил? Мамка пирожков напекла и решила сыночку покормить? Будет письменный приказ, тогда и отпущу! Федорчук!

— Слушаю, — флегматично отозвался старшина, покуривавший в тенечке. Вот что странно: даже капельки пота на гимнастерке не видать. А ведь не худощав товарищ прапорщик!

— Вещи этому... Панову не выдавать! До особого распоряжения!

— Ага, — сказал, затянувшись, старшина. — Не выдам.

На что рассчитывал Евстигнеев — не знаю. То ли ему пофиг на всё, то ли он просто дурак. Я ничего не сказал, отошел в сторонку. Тебе, капитан, пора достать из загашника старые старлейские погоны, чтобы лишняя дырка глаза никому не мозолила, и учить правильное произношение географического объекта Панджшерское ущелье. Потому что это мне по барабану, а тем, кто вызывает — нет. Спросят, почему не примчался по первому зову, я так и скажу.

Я сел рядом с Давидом, опустил пилотку на глаза и расслабился. Золотое правило — есть возможность отдохнуть, так воспользуйся. Не прошло и минуты, как рядом кто-то кашлянул. Обозначил присутствие. Ага, Федорчук. Вот кто у них тут умнее оказался.

— Шо там у тебе? — с густым южнорусским акцентом спросил он. — Кто вызывает?

— Понимаете, товарищ прапорщик, — я встал, отряхнул тыл от травинок, и отвел его чуть в сторону, прихватив за локоток. — Так получилось, что я работаю на «скорой». В Кремлевке, — я посмотрел в глаза старшине, тот кивнул. — Пациенты там... непростые есть. Вот, одна... без фамилий, ладно? Короче, соглашается, чтобы лечил ее только я. Женщина с очень сложным характером и судьбой. Вы извините, но... могут быть последствия, — и я посмотрел на погон Федорчука.

— Эх, — тяжело вздохнул старшина и продолжил с тем же очаровательным акцентом: — Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь. Йды, скажеш каптеру, я розришив... Зрозумив?

* * *

Когда сидишь в гражданке на территории воинской части, то чувствуешь себя немного не в своей тарелке. Вокруг все одинаковые, а ты — нет. Но я стойко переносил тяготы и лишения. В присяге так и написано. Мучаюсь в кроссовках и футболке с надписью «Bob Marley 1980 Uprising World Tour». В Вене купил, сумасшедшие деньги отдал — пятьдесят шиллингов, очень уж мне понравился улыбающийся Боб. Одни штаны отечественные, потому что льняные и легче джинсов.

Я ждал как раз у штаба батальона, где и говорили. Оказалось — промахнулся. Никто чуждые машины на территорию части запускать не собирался, надо на КПП идти. Это мне тот самый дежурный сказал. А я, дурень, не додумался. Помчался туда.

Прислали за мной простой РАФик. Внутренности, правда, те самые, не общегражданские. Всё что надо для слуг народа. И доктор незнакомый на переднем сиденье. Лет сорока, коротко стриженый, волосы цвета перец с солью. Не худой и не полный. Средний такой, малозапоминающийся. Он сначала, как я сел, ко мне повернулся, в курс дела ввести, а потом совершенно демократично перелез в салон.

— День добрый. Зовут меня Крестовоздвиженский Анатолий Варфоломеевич. Нарколог. Короче, без вас... не соглашается она.

— Так мне тогда товарища надо взять, мы с ним...

— Санкция дана на вас. Больше никого. Понятно? — резко спросил доктор.

— Да, — кивнул я.

— Вот и хорошо. Поехали, Григорий Васильевич, — скомандовал он водителю.

Пока ехали, нарколог с насквозь поповскими ФИО поведал, что стряслось. Изложил анамнез. Времени у нас на это дело было — вагон. Хоть РАФик и разогнался, выбравшись на трассу, больше сотни, но нас с Галей разделяло километров семьдесят. Даже если все время так топить, меньше сорока минут на дорогу не уйдет.

Брежнева пила уже больше недели. Тяжело и беспробудно. Вчера вечером организм взбунтовался, переполнившись отходами производства, и теперь она страдала на квартире Буряце. Позвонила кому-то наверху и заявила, что есть только один человек,