Пару раз я ездил с начальством на рыбалку: местность вокруг была изрезана каналами и серебрилась рукотворными озёрами. Офицеры, восторженно крича, таскали лещей размером с сапёрную лопатку, хвалились, мерялись хвостами, а потом отпускали добычу. Рыба была поголовно заражена солитёром. Сделали это якобы по приказу Гитлера, когда Красная армия взяла в кольцо Берлин…

Из армии я написал только жене Наталии более ста писем. А сколько было ещё весточек друзьям, учителям, собратьям по поэтическому поприщу, редакторам! Такой эпистолярной насыщенности у меня никогда больше не случалось. Зато мне стало ясно, почему у классиков, живших в дотелефонную эпоху, две трети собраний сочинений занимают письма. Но времена меняются стремительно, и я с ужасом думаю о наследии будущих классиков, если они додумаются включать в собрания сочинений свой интернет-трёп. Когда-нибудь я издам свои армейские письма, которые нашёл случайно, разбирая короба с черновиками. А пока приведу некоторые отрывки из них, чтобы нынешний читатель имел представление, о чём мог писать из Германии в Москву советский солдат-срочник в середине 1970-х.

«Наташа!

Я на карантине в части около метро «Беговая». За мной никто не пришёл! Позвони Бархатову или в редакцию Ригину. Может, меня ещё вытянут. Куда пошлют дальше; не знаю. На Беговой мы пробудем до 18 ноября. Всё это гораздо хуже, чем я думал. О том, что впереди год, стараюсь не вспоминать. Целую, люблю, скучаю.

Юра.

05.11.76».

«Наташенька, здравствуй!

Пишу тебе второе письмо. Теперь буду их нумеровать, чтобы в случае чего всё было понятно. Твоё письмо мне ждать ещё дней десять. Постепенно приживаюсь. Сегодня мой новый праздник. Сегодня – 19 ноября. Две недели, как мы приехали на стадион и нас увезли в закрытой машине. Если в году 52 недели, то 26-ю часть срока я уже отбыл. Примерно об этом думаю всё время.

В конечном итоге страшного во всём ничего нет. Если можно было бы с тобой видеться, всё было бы гораздолучше. Иногда берёт такое зло, что не удалось остаться в Москве! Время тянется очень медленно, просто не представляю, что год может когда-нибудь кончиться.

На случай, если первое письмо не дошло, повторяю некоторые просьбы: не забудь прислать мне фотокарточку (в очках). Ту, которую я взял с собой, кто-то позаимствовал…

Что ты без меня поделываешь? Куда ходишь? Не домогается ли кто-нибудь благосклонности моей солдатки? Я очень скучаю. Повторяю, если бы можно было изредка видеться, было б намного легче. На такой срок мы с тобой ещё никогда не расставались и вряд ли ещё когда-нибудь (тьфу х 3) расстанемся. Напиши, как скучаешь без меня. Пиши чаще!

Я здорово простужен: сильно кашляю, а нос – не продохнёшь. Но насколько я понял, это наиболее характерное состояние носоглотки для воина родной армии…

Ты, наверное, заметила, что письмо сумбурное, но я уже вышел из того возраста, когда пишут складные письма.

Целую. Жду письма. Юра.

19.11.76».

«… Скоро уже месяц, как я стал солдатом. Кажется, будто я всю жизнь носил гимнастёрку и короткие волосы. Уже стал немного осваиваться. По утрам мы делаем зарядку и бегаем так, что в первый раз я чуть было не вступил в СУП – Союз усопших писателей. Теперь как-то пообвыкся. Вернусь домой очень сильным. Только когда это будет!

Дни уже примелькались. Тем более что меня теперь постоянно привлекают к «интеллигентной» работе. Ты никогда не догадаешься, что именно оказалось здесь полезным! Не стихи, не грамотность, неумение рисовать. Нет! Отвечаю: умение кое-как печатать на машинке. Всю прошедшую неделю я печатал по 10–12 часов в день, до ломоты в плечах. Не раз с уважением вспоминал твою маму.

Целую. Жду письма.

Твой муж, временно исполняющий обязанности рядового.

28.11.76».

«… Сегодня в армии начинается учебный год, и мне, имея на руках диплом, приходится сидеть на политзанятиях, записывать азбучные истины и зевать до боли в затылке. Не знаю, может, удача мне окончательно изменила, но результатом всех моих надежд явилась должность, которая сводится к подтаскиванию боеприпасов весом 50–60 килограммов каждый. К сожалению, в моём распоряжении нет пушки, бьющей на две тысячи километров, а то бы я удружил МОПИ, организовавшему мне эту миленькую последипломную практику. Офицеры, которые ко мне относятся неплохо, уверяют, дыша немецким пивом, что тот не мужчина, кто не служил в армии. Я гляжу на их погоны и говорю: «Так точно!»

Снега тут ещё нет. Иной раз бывает чуть ли не плюсовая температура, а сегодня, например, сильнейший ветер с брызгами того, что в тихую погоду называлось бы дождём.

…А тут ещё нет писем ни от тебя, ни от родителей. Я единственный в карантине, кому ещё не пришло ни одного письма. Письма здесь вроде зарплаты, а письма от девушек и жён – премия. Сержанты, которым девушки пишут постоянно, добрые и снисходительные. Если кто-то вдруг становится раздражительным, значит, давно нет письма. А если ему написали, что видели его зазнобу с другим, – конец: загоняет. На меня уже даже стали иронически поглядывать: женатый, а писем нет!

Пиши чаще, не бойся перетрудиться! Пиши по 2–3 письма в неделю, тем более что часто письма, идущие сюда, теряются.

1.12.76».

«… Только опустил в ящик письмо № 4 и решил зайти узнать про почту на старое место (меня перевели в другой дивизион – «3») – и мне отдали ребята письмо. Рад был до слёз! Теперь по порядку описываю моё житьё-бытьё, ибо в прошлых письмах было, наверное, больше горечи и раздражения, чем информации.

…Встаём мы в 6.00! Ложимся в 10. Между этими двумя точками шагаем по плацу, чистим автоматы, изучаем уставы. Сегодня начался новый учебный год, занятия, на которых, помимо разной политической тягомотины, будем изучать оружие. Всё это настолько странно, что мне иногда кажется, будто кто-то меня разыгрывает. Кормят неплохо. В подразделении, где я был раньше, ел всласть, ибо были отличные отношения с сержантами и солдатами. Они меня всё время просили что-нибудь рассказать, объяснить и очень жалели, что меня переводят в другую батарею. Ко мне также обращались, когда хотели послушать речь, свободную от мата. Я принципиально не ругаюсь.

Каждый день делаем зарядку, много бегаем…. Часто бросают на разную работу: мытьё полов, переборку моркови и т. д. На старом месте нас, ребят с высшим образованием, этого делать не заставляли. Как будет теперь – не знаю. Судя по всему, мне придётся тянуть лямку без скидок на возраст и образование.

На территории части есть магазины, в которых продают чудесные вещи. В ларьке стоят никому не нужные «Декамерон», Фолкнер и т. д. Однако на 15 марок, которые мы будем получать, едва ли что-нибудь купишь.