Мне вспоминается один мужчина, которому было далеко за тридцать. В течение многих лет его преследовали чувство глубокого стыда и низкая самооценка. Когда отец умирал от эмфиземы, сын спросил его: «Почему мы с тобой были так далеки друг от друга?» Отец, которому, наверное, оставалось жить не более двух суток, ответил: «Помнишь, когда тебе было десять лет… ты уронил в туалет свою игрушку, и я потратил целый день, чтобы достать ее оттуда?» Он продолжал перечислять и другие похожие случаи, которые были такими же банальными. Сын вышел из больницы, осознавая, что единственное, что он получил, навестив отца, — наглядное свидетельство его полного сумасшествия. Почти сорок лет сын считал себя неполноценным. Только после этого разговора с отцом, состоявшегося у смертного одра, у сына началось исцеление травмированного образа Я.

Сыну необходимо видеть отца и в окружающем его мире. Ему нужен отцовский пример, помогающий понять, как существовать в этом мире, как работать, как избегать неприятностей, как строить правильные отношения с внутренней и внешней феминностью. Ему необходимо активизировать свою маскулинность и с помощью внешней отцовской модели, и непосредственно, через самоутверждение. Сказать мальчику: «не плачь», «не будь маменькиным сынком» — значит только продлить его самоотчуждение в будущем. Каждому сыну отец должен показать, как быть эмоционально честным, как подниматься с земли и продолжать драться, то есть на примере отца сын должен увидеть, как пережить необходимую травму. Ему нужно показать, что испытывать страх совершенно естественно для каждого человека и, ощущая этот страх, мужчина все равно должен жить своей жизнью и совершать свое странствие.

Сыну нужно, чтобы отец сказал то, что ему необходимо знать, чтобы жить «там», во внешнем мире, и оставаться в ладу с самим собой. Сын должен видеть, как живет отец, как он борется, проявляет эмоции, терпит неудачи, падает, снова встает, оставаясь при этом человеком. Если сын не видит, что отец честно совершает собственное внутреннее странствие, значит, он должен найти какой-то свой путь или, в конце концов, бессознательно совершить странствие, которое так и не совершил отец. Это соответствует утверждению Юнга о том, что величайшим бременем, выпадающим на долю детей, является непрожитая жизнь их родителей. Этому же посвящено одно из стихотворений Рильке, которое я уже цитировал в своей книге «Перевал в середине пути»:

Но вечером вдруг встанет кто-нибудь, уйдет из дома и пойдет, пойдет, — ведь где-то, на востоке, церковь ждет.

Его проводят, как в последний путь. —

А вот другой: привычного жилья не покидал, далеко не ходил.

Уйдут искать по свету сыновья ту церковь, про которую забыл.

Рильке Р. М. Часослов. Стихотворения (Перевод В. Топорова)

Церковь, к которой направляется Рильке, символизирует священную природу странствия. (Рильке, как и Кафка, будучи уроженцем Праги, считал Восток чем-то запредельным.) В одном случае отец совершает свое странствие, несмотря на всю боль, которую оно приносит. В другом случае трусливый отец остается дома, и его детям приходится через гиперкомпенсацию осуществлять то, чего он не сделал.

Разумеется, странствие отца не предполагает его буквального ухода из семьи, но каждый мужчина, если он хочет стать самим собой, должен так или иначе выйти из коллектива, расстаться со своим ощущением безопасности, со своим молчащим материнским комплексом. Если по какой-то причине ему не удается проложить свой путь через дикие заросли, он перекладывает часть своих психологических проблем на плечи сына, чиня препятствия его странствию.

Отец может присутствовать физически, но отсутствовать духовно. Его отсутствие может быть реальным (смерть, развод или дисфункция) или, чаще всего, символическим, проявляясь в молчании и неспособности дать то, чего, по-видимому, в свое время не получил он сам. Неполноценность отца приводит к нарушению связей в детско-родительском треугольнике, и тогда диадическая связь матери с сыном становится слишком сильной. При всех добрых намерениях большинства матерей совершенно невероятно, чтобы они посвятили сыновей в то, о чем сами не имеют никакого представления. В отсутствие отца, способного вытащить сына из цепких объятий материнского комплекса, сын остается мальчиком, который либо попадает в плен зависимости, либо в силу компенсации становится мачо, подавляющим феминность. В таком случае он будет вынужден нести ответственность за свои страх и смятение, а значит, ему придется их скрывать. Непосвященный мужчина скрывает свою уязвимость, свою тоску, свою скорбь становясь чужим самому себе.

Именно стремление к мужчине, способному совершит., ритуал инициации, присутствует в мужском движении. Такие писатели и прекрасные ораторы, как Роберт Блай (похожий на Моисея больше, чем Чарльтон Хистон) Майкл Мид, Сэм Кин и Джеймс Хиллман, что бы они ни говорили, выступали в качестве мудрых старейшин Проведенный Робертом Блаем анализ сказки «Железный Джон» (или «Железный Ганс» в оригинальном сборнике сказок братьев Гримм) стал бестселлером номер один в списке книг, опубликованных в «Нью-Йорк Тайме», что не может не вызвать изумления, ибо этот текст читать очень непросто, а идеи, которые в нем обсуждаются, никак нельзя назвать популярными. Но сам факт, что эти древние мотивы нашли такой явный отклик, позволяет предположить, что эта сказка является хорошим примером отношения современного мужчины к первобытной маскулинности.

Сказка начинается с того, что в лесу, неподалеку от королевского замка, время от времени стали исчезать люди. С точки зрения психологии это означает, что, каким бы компетентным ни было внешнее окружение, центр сознания личности в реальности, оказывается, в какой-то мере может отсутствовать. Из сознательной жизни энергия незаметно исчезает. В результате поисков на самом дне лесного пруда, то есть в глубинах архетипического мира, нашли рыжеволосого великана. Появление такой очевидной силы и мощи испугало сознание. Поэтому король немедленно приказал посадить великана в клетку. Но золотой мяч принца, символ психической целостности, символическое воплощение возможностей роста, попал в клетку с Железным Джоном.

Узник сказал, что вернет мяч мальчику, только если тот его освободит. Но ключ от клетки находился под подушкой у королевы. Принцу было бесполезно просить ключ, так как мать никогда не дала бы ему этой свободы; она не хочет, чтобы сын стал мужчиной, ибо тогда он ее покинет. Мальчик выкрал ключ и открыл клетку. Оказавшись на свободе, Железный Джон унес с собой мальчика, и они вместе прошли много символических трансформирующих испытаний. Опасения матери, что сын ее покинет, были оправданны, ибо он должен стать мужчиной. Разумеется, в его действиях не было проявления враждебности ни по отношению к ней, ни по отношению к пассивному королю; это был необходимый опыт инициации. В конце повествования юноше больше не нужна помощь Железного Джона, ибо он интериоризировал его силу.

Блай справедливо отметил: самое важное в этой истории заключается в том, что она дает пригодную для нашего времени модель мужской инициации. Чтобы вырасти, мальчик должен психологически покинуть свой дом. От отца нет никакой помощи, ибо он тоже боится этой архетипической маскулинной энергии. Мать будет цепляться за ребенка, чтобы уберечь его от ран, необходимых для развития его сознания. К счастью, благодаря контакту на архетипическом уровне сыну стал доступен внутренний образ маскулинности. Как и большинство современных мужчин, он должен обойти родного отца, преодолеть искушающий деспотизм материнского комплекса и попытаться активизировать свою истинную сущность на более глубоком уровне. Именно этот процесс прямо относится к мужчинам не только в мифах и легендах, но и в некоторых современных сюжетах. Вернувшись победителем в королевский дворец, израненный, но постепенно преодолевший все превратности своего странствия юноша может назвать принцессой и свою реальную невесту, и свою аниму. Сформировав надежную связь с архетипической маскулинностью, он способен психологически принять феминность.