Георгий удивился только тому, что его это почему-то даже не расстраивает. Он не обиделся на торопливую банальность этого совета, на неуверенность обещаний, не почувствовал разочарования… Непонятно, как это получилось, но Муштаков словно переместился в слепое пятно его жизни – присутствовал где-то, подразумевался, но не влиял ни на что.

Читал он действительно много, но в этом не было ничего особенного: он всегда много читал, это было для него естественно. Какое-то глубокое любопытство жило в нем, оно то притихало, то разгоралось сильнее – в зависимости от того, чем подпитывалось.

– Ты бы документальным кино поинтересовался, – посоветовал однажды Валера.

– Почему документальным? – удивился Георгий.

– А приметливый ты, – объяснил Речников. – Мозгов подкопишь, может что-нибудь интересное выйти. И по городу любишь бродить, – улыбнулся он. – Типа Дзиги Вертова. «Человека с киноаппаратом» видел?

О режиссере-документалисте Дзиге Вертове Георгий только слышал, поэтому тут же заскочил в институтскую библиотеку и взял все книги, которые о нем нашлись. И увлекся им мгновенно, со всей страстью, на которую был способен!

Он читал, как Вертов снимал фильм «Человек с киноаппаратом» – именно о том, что было так привлекательно для самого Георгия, и именно так, как он сам хотел бы снять жизнь огромного города. Он даже не расстроился, когда, читая о Вертове, понял наивность собственного открытия: сравнения суровых и усталых человеческих лиц с металлическими лицами мухинских рабочего и колхозницы. Он вообще не расстраивался, когда видел что-нибудь яркое, живое, и ему неважно было, принадлежит это открытие яркой жизни ему или кому-то другому.

– Понимаешь, Федот, ведь я и сам об этом думал!

Георгий ходил по комнате от окна к двери, держа в руке чашку с чаем, а Федька лежал на кровати и прихлебывал пиво из блестящей немецкой банки.

– Тише, Рыжий, руками не махай, а то чаем обольешь. – Отодвинувшись к стенке, Федька увернулся от чайных брызг. Его круглые черные глаза весело блестели. – Ну-ну, так чего, говоришь, ты там думал?

– Где – там? Не там, а о том же самом думал. О том, что камера должна работать, как человеческий глаз! Видеть – и одновременно создавать образ. Ведь мы не просто смотрим на предметы, а сразу что-то думаем, с чем-то их сравниваем, вот и камера должна…

– Должна-то она, может, и должна, только как? Притом прикинь, это какая ж камера нужна? – хмыкнул Казенав. – Покруче той, что тебе Марфутка давала.

– Ну, у Вертова, положим, камера вообще примитивная была. Не в этом дело…

– При Вертове, может, и не в этом было дело, – кивнул Федька. – Двадцатые годы, что возьмешь? У всех одно и то же. А теперь – замени-ка «Арифлекс» говном совковым, посмотрю я, много ли ты наснимаешь. Разве что замалевочки для студии «Мухосранск-фильм». Хоть ты, Жорик, эту херню не порол бы! У нас же все так: как денег нет, так сразу «не в этом дело», «зато як спиваемо»… Ты возьми аппаратуру приличную, пленку, а потом уже про духовность гони.

– Где ж я ее возьму? – усмехнулся Георгий. – И что мне теперь, сидеть и ждать, пока деньги на аппаратуру появятся?

– Зришь в корень, – согласился Казенав. – Ждать, пока бабки появятся, – занятие для идиотов. Но и развиваться в пустоту – тоже дебилизм. Я тут прикидываю: по-другому надо…

Георгий на эту тему не думал, точнее, старательно отодвигал от себя подобные размышления. Он видел, что точно так же ведут себя многие люди, в том числе и те, которые вызывали у него уважение, – Речников, например. Слишком уж унылыми были мысли о деньгах, даже о тех сравнительно небольших деньгах, которые требовались на повседневную, очень непритязательную жизнь. А уж тем более о деньгах, как говорил Казенав, «в глобальном смысле»…

Федька с хрустом потянулся и пружинисто вскочил с кровати.

– Иэ-эх, Рыжий, хорош киснуть! – Он отшвырнул пустую жестянку. – Что-то ты последнее время совсем монахом заделался! По Марфутке сохнешь? – подмигнул он.

– Да нет, – пожал плечами Георгий, – не сохну. Ну так что мне теперь, в оргиях участвовать?

– А почему бы и нет, между прочим? – улыбнулся Федька. – Вон конь какой, таким в оргиях цены нет. Будто не знаешь, сколько девок недотраханных!

– Считал ты их, что ли? – засмеялся Георгий.

– Всех не сосчитаешь, – философски заметил Казенав. – Но процесс подсчета увлекает, – добавил он деловым тоном. – Так что кончай чай хлебать, пошли в гости. Только поедим сперва, там фиг накормят. А бутылку по дороге возьмем.

Федька быстро пожарил яичницу, аккуратно собрав в пакет скорлупки. Благодаря этим скорлупкам яйца в их рационе не переводились. Скорлупки Казенав сдавал знакомой продавщице, та предъявляла их как яичный бой, а Федьке время от времени выдавала за это свежую продукцию.

Георгий думал, что оргия намечена где-нибудь в общаге. Собственно, процесс этот шел постоянно: в одной из комнат, да и не в одной, всегда можно было застать пьянку, и даже перерыв на занятия в институте делался далеко не всеми.

«А чего, в самом деле, не сходить? – подумал он, заражаясь Федькиной веселой бесшабашностью. – Оргия не оргия, а выпить надо. Хоть мозги перекрутятся, а то и правда закис совсем».

Но оказалось, что Казенав был приглашен куда-то в город.

«Столичную» купили рядом с метро у бабки. Федька деловито перевернул бутылку, посмотрел, правильно ли перемещаются в жидкости пузырьки, потер ладонью дно и вынес вердикт:

– Ничего вроде, не паленая. Смотри, бабуля, отравишь нас, молодых-красивых, – на том свете черти жарить будут.

– Тьфу на тебя! – обиделась старушка. – Какие еще черти? Это молодежь глупостям научили, а я атеистка.

– Так это ты храм Христа Спасителя взрывала? – поинтересовался Федька. – Ладно, бабань, давай две бутылки. Выпьем за спасение души твоей грешной.

По дороге Федька сообщил Георгию, что они идут на празднование Восьмого марта, но, поскольку праздник вообще-то прошел месяц назад, подарок необязателен.

– Тем более, там в основном девки будут, – объяснил он. – Всех все равно не одаришь. А хозяйка без претензий. Ее Лолка зовут, она в Гнесинке учится, если не выгнали еще.

Ехать пришлось сравнительно недалеко, в Медведково. Георгий неплохо знал этот район, потому что расклеил здесь не одну сотню квартирных объявлений. В хрущевские времена домов здесь понастроили много, простецкого жилья было теперь в избытке, поэтому купить вместо комнаты в центре довольно большую квартиру в Медведках можно было быстро и без доплаты.

Федька и подавно ориентировался отлично.

– И кто, блин, нумерацию такую придумал? – хмыкнул он, заглянув в бумажку, где был записан адрес. – Квартира пятьсот сорок восемь, как в небоскребе! Хотя правильно, вообще-то: что тот дом, что этот – один хрен, хрущоба. Как начали с первого корпуса, так и погнали квартиры нумеровать до десятого включительно. Ни тебе код поставить, уж я не говорю домофон, – заметил он уже в подъезде, – ни хотя бы не ссать на лестнице. Нет, у хохлов все-таки почище. Помнишь песню, Рыжий: «Надо б лампочку повесить – денег все не соберем»? Еще они жить хотят по-человечески всей страной поголовно! За какие, спрашивается, заслуги? За кухонный треп?