Как ни странно, на сцене все еще трудился диджей, бодрое техно разносилось по серо‑сырым окрестностям. Последние сумасшедшие перетаптывались на танцполе с закрытыми глазами, вздымая руки к равнодушному небу. Вид их был страшен.

У барных стоек перетаптывались выжившие, Антон подошел поближе. К алкогольному репертуару прибавились чай, кофе, йогурты и печенье. Он купил пару бутылок жидкого йогурта, большой стакан кофе, пачку печенья и собрался с этой добычей улизнуть обратно в свою сырую розовую нору.

— Антоха! — окликнул его Кирилл. — Ну ты как, брат?

— Чума! — хрипло ответил Антон и для убедительности показал оттопыренный большой палец.

— С погодой, конечно, не повезло, в целом угар.

— Согласен, — кивнул Антон. — Отожгли!

— Ваще жара! — согласился Кирилл. — Вечером афтепа‑ти в «Фисташковом самурае», приходите.

Дуня раньше никогда не напивалась и сейчас переживала все стадии первого похмелья, включая легендарное обещание самой себе больше никогда в жизни не выпить ни капли алкоголя. Физический упадок усугублялся моральным. Эксперимент провалился. Пора признаться: если Антон когда‑нибудь и испытывал к ней теплые чувства, то разве что в вечер знакомства. А дальше все пошло наперекосяк. Особенно стыдно было вспоминать вчерашнюю дискотеку, последние попытки вызвать его ревность, проделанные уже назло. Назло самой себе. К счастью, подробности растворились в пьяном дыму… Но как не хотелось возвращаться домой! Дед, конечно, начнет: «А я ведь говорил! А я предупреждал!» Дуня отбила деду сообщение: «Доброе утро! Все идет хорошо» — и тяжело вздохнула. Голова трещала, как будто кто‑то лупил ее изнутри дедушкиным молотком на резиновой ручке. О том, чтобы спланировать дальнейшие действия, не могло быть и речи. Ну и отлично. Раз эксперимент закончен, можно наконец побыть самой собой. Дуню несколько утомило вчерашнее притворство.

Явился Антон. Дуня молча приняла йогурт и выпила его, все так же сидя на полу и остекленело глядя в стену. От печенья она отказалась, трагически помотав головой.

Антон ел с аппетитом и два раза переспросил, точно ли она не хочет, а то он сейчас все съест. Дуня точно не хотела не только печенья, но и, судя по ее виду, жить дальше. Но у ее молодого организма, видимо, были свои планы, и он заставил хозяйку встать, научиться заново переставлять ноги и дойти на них до туалета.

— Так плохо мне никогда не было, — сообщила она, вернувшись.

— Это тебя еще вырвало, — радостно поведал Антон. — А так было бы еще хуже.

Дуня застонала и закрыла лицо ладонью. Антону захотелось отвезти ее в свою уютную квартиру, где можно принять душ, переодеться, нормально поесть и поспать. Но в квартиру было нельзя. Разве что найти гостиницу…

— Поедем, что ли? — нерешительно предложил он.

Дуня обреченно кивнула.

Трактор полз по мокрому шоссе. Дождь перестал, поля зеленели сквозь голубой туман, как на картинах Моне. На Дуню было жалко смотреть, она молчала, подрагивая от холода, и только морщилась, когда трактор подпрыгивал на ухабах.

— Ты пей, пей водичку‑то, — посоветовал Антон.

Дуня отстраненно глядела перед собой.

— Похмелье, оно же абстинентный синдром, — это прежде всего обезвоживание организма, — завел Антон поучительную речь. — На расщепление алкалоидов уходит жидкость, потом тебя тошнило, это тоже потеря жидкости…

В стремлении развлечь мрачную собеседницу Антон рассказал все, что знал о похмельном синдроме и сложных взаимоотношениях человека и алкоголя. А знал он, как оказалось, немало. Вот что значит широкий кругозор, мысленно похвалил он себя. Дуня, очевидно, тоже находилась под большим впечатлением от его познаний, потому что не проронила в ответ ни слова.

Некоторое время они ехали в молчании, и Антон, посчитав, что с его стороны было бы нечестно не поделиться с Дуней житейским опытом, рассказал, что самый правильной стратегией является не бороться с похмельем, а предотвращать его с помощью нескольких простых приемов. Ответом все так же было холодное молчание.

— Тебе неинтересно? — спросил Антон. — Я, между прочим, дельные вещи говорю.

— Помолчи, а… — ответила Дуня.

— Вообще‑то некрасиво так говорить, к твоему сведению.

— Некрасиво? Это ты мне говоришь про некрасиво? Ты, который вчера весь день назвал меня то пэтэушницей, то ложкомойкой, когда я всего лишь пыталась проявить заботу… Ты, который считает себя специалистом в архитектуре и называет дачу, которую построили в позапрошлом году, образцом русской усадьбы девятнадцатого века. Там на каждом флигеле по готической башне, это чистая эклектика, которую ты почему‑то называешь классицизмом. Ты считаешь себя самым умным, поучаешь меня, хотя постоянно несешь чушь — даже не отличаешь похмелье — реакцию здорового человека на алкогольную интоксикацию — от абстинентного синдрома, который бывает только у алкоголиков. Ты, Антон, — самодовольный, недалекий, закомплексованный придурок. И не тебе говорить мне, что красиво, а что некрасиво. За один только вчерашний день ты ухитрился вывалить на меня столько унижений и оскорблений, сколько мне не доставалось за всю жизнь. Зачем‑то я это терпела, но больше не собираюсь… Останови трактор.

Ошарашенный Антон нажал на педаль тормоза.

— Дедушка сказал тебе, что ты хороший человек, помнишь?

Антон кивнул.

— Так вот, дедушка ошибся. Ты козел.

С этими словами Дуня спрыгнула на землю, взяла свой саквояж и закинула прялку на плечо.

— Да! И…

Но не успев договорить, она поморщилась, бросила вещи на землю, отвернулась и быстро шагнула в сторону от дороги. Там ее вырвало, потом еще раз.

— Да! И «Постороннего» написал Камю, а не Сартр! — вернувшись, сказала она с презрением и вытерла рот рукой.

После чего подхватила поклажу и гордо зашагала по обочине. Некоторое время Антон просто смотрел, как она ковыляет в своих красных туфлях на каблуках по мокрому гравию с рогатой шапкой на голове. Прялка была для нее тяжеловата, ноги то и дело подворачивались. Он нерешительно отпустил педаль тормоза, трактор тронулся.

— Дуня… — сказал он, нагоняя беглянку.

Дуня снова споткнулась, остановилась, сняла туфли, швырнула их в канаву и пошла дальше босиком.

Антон остановился, подсобрал туфли, а потом еще долго ехал рядом, уговаривал ее не дурить, обуться и доехать с ним хотя бы до города. Через полкилометра она сказала: «Ладно, до автобусной остановки».

Но не только Антон неожиданно для себя столкнулся в этот день с женскими капризами. Асланчик Бешеный, например, курил кальян в стриптиз‑клубе «Нормалек», кабинет которого служил ему рабочим кабинетом, и уговаривал себя, что никакой катастрофы не произошло. Это был тот случай, когда разум Аслана спорил с его эмоциями. По опыту насыщенной предыдущей жизни он знал, что разум в конце концов оказывается прав, но примирить его доводы с доводами вспыльчивого темперамента всегда оказывалось непростой задачей. Темперамент настаивал, что его унизили этой, видите ли, контртеррористической операцией, этим награждением и нужно срочно наплескать в бубен обидчикам. Разум предлагал воздержаться от наплескивания в бубен, аргументируя тем, что в общем и целом дела идут под горку и ссориться с начальством нехорошо. Тем более что он, Аслан, отчасти сам во всем виноват. По крайней мере, если бы Володя не пал смертью храбрых на свой письменный стол, не было бы ни беглого дизайнера, ни перестрелки у сарая, ни награждения. Аслан, вооруженный Битой Спокойствия и Хрустальным Дворцом, совсем уже было пришел к внутренней гармонии, как вдруг дверь кабинета приоткрылась и в нее просунулась голова водителя Юры.