— Это что, порядки такие у Дюрера?.. За отступление от дисциплины буду наказывать. Крафт, прикажите построиться!

— У нас есть свой командир, — сказал Егор, демонстративно прикуривая сигарету.

Капитан скользнул взглядом по богатырской фигуре Довбыша, в прищуренных его глазах промелькнула заинтересованность. Я выступил вперед:

— Лейтенант Щербак. Разрешите выполнить приказ?

Гро пожевал губами.

— Выполняйте, — сухо сказал он.

Снова, как и два дня тому назад на лесопилке, четырнадцать человек выстроились в шеренгу около штакетника.

Но теперь вместо Дюрера и Кардашова перед нами стояли двое из «Арме Секрет», о которой мы наслышались всякого. Мы знали, что армии, как таковой, не существует. Есть отдельные полувоенные отряды, здесь, в Арденнах, в провинциях Лимбург, Льеж, Намюр, а в Брабанте и Фландрии — глубоко законспирированное подполье. Эти и вовсе ограничивают свои действия лишь сбором сведений об оккупантах, активной борьбы с ними не ведут. Лондон приказал накапливать силы для решительного момента. Но что это за момент и когда он настанет, никто не знает.

Ходили слухи, что «Тайная Армия» располагает широко разветвленной агентурой по всей Бельгии и даже за ее пределами. Благодаря ее разведке якобы удалось выкрасть из «Апельсинового отеля»[22] двоих английских агентов, схваченных гестапо. Ходили слухи и о том, что функционеры «Тайной Армии» долгое время водили за нос полковника Гискеса, руководителя немецкого абвера в Бельгии. Гискес вербовал агентов среди бельгийцев и забрасывал их в Англию, не подозревая, что подполье подсовывает ему своих людей. Насколько это соответствовало истине, не знаю, но такую новость привез недавно из Льежа Филипп Люн.

Мы хорошо усвоили только одно: Пьерло озабочен тем, чтобы у его единомышленников было достаточно оружия, а у нас его мало. Поэтому мы и стоим сейчас перед капитаном Гро[23] никак не похожим на толстяка, а скорее напоминающим жердь, и покорно ждем его распоряжения.

Капитан молчит. Заложив руки за спину, он внимательно присматривается к нам, будто решает, стоит ли с нами связываться.

Смотрины его закончились речью, из которой мы поняли, что Гро далеко не Цицерон и склонен больше к приказной, чем к риторической форме. Он милостиво оставил меня командиром группы, однако отвел мне роль безропотного исполнителя, лишенного какой-либо собственной инициативы. Вступать в вооруженные стычки с немцами нам было запрещено.

— Отныне вы солдаты, — сказал Гро. — А солдаты выполняют приказ. Кому это не ясно, может вернуться назад. Но только сегодня. Завтра будет поздно.

Я ожидал, что капитан начнет допытываться, почему мы решили перейти на их сторону, и еще раньше подготовил приличную версию, но Гро оказался не слишком любопытным. Вскоре он оседлал мотоцикл и, оставив с нами Крафта, уехал.

— Как это тебе нравится? — усмехнулся Егор. — Ну и кикимора! Или он достаточно хитер и все видит по глазам?

Вечерело. Несмотря на плотно закрытые двери флигелька, слышно было, как Савдунин рассказывает анекдот: «Спрашивает Гитлер свой портрет: «Что с нами будет, если русские победят?» А тот ему и отвечает: «Да ничего особенного, меня снимут, а тебя повесят».

За дверями раздался хохот, держась за живот, во двор выскочил Фернан. Я отвел его в сторонку.

— Ну и как Крафт?

Фернан вытер слезы, отдышался.

— Ох этот Андре... Ему бы на сцене... А что касается Крафта... Расспрашивал: можно ли доверять вам? Он рассчитывал увидеть здесь со мною двух-трех человек, а оказалось — целый взвод.

— И что же ты ему ответил?

— Сказал, хорошо платите... По две тысячи в месяц. Парням надоело голодать в каменоломнях, вот и потянулись в «Арме Секрет»... И себе спрашиваю, верно ли — по две тысячи?.. Не беспокойся, говорит, платим. А русские тоже на франки соблазнились? — Фернан сморщил острый носик, хмыкнул. — Ну да, говорю, большевиков деньгами не приманишь. Не поладили с Дюрером, потому и ушли от него. Кажется, поверил.

— Хотел бы я знать, что он за человек.

— Прежде был заодно с забастовщиками. В Шарлеруа. — Фернан помолчал. — Но ведь с той поры много воды утекло.

Над плато сгущались синие сумерки. Далекие вершины гор тускнели, растворялись в вечернем небе. Когда-то я любил тишину. В детстве она навевала раздумья, желание спрятаться в густой лебеде, в желто-рыжем доннике и слушать трели цикад. А еще лучше — среди подсолнухов, когда они шелестят шершавыми, будто кошачий язык, листьями, и шепот этот кажется понятным, а небо — из подсолнечника — особенно глубоким. Отец как-то сказал мне, что из колодца звезды можно увидеть и днем.

Помнишь ли, мама, наш колодец, его выкопал отец, он не хотел, чтобы ты бегала в зимнюю стужу на улицу к журавлю. Помню, он копал и все сокрушался, что вода может оказаться соленой, как пот, который блестел горошинами на его узловатых мышцах.

— Скоро уже и до дна докопаешься, а воды все нет, — сочувственно говорила ты отцу.

— До какого дна?

— До того самого!.. Должно же быть какое-то дно!

Отец смеялся. Его чубатая голова была повязана, как чалмою, твоей косынкой.

— А что, если в самом деле соленая? У Никифора вон даже корова и та носом крутит.

— Ничего, буду вишни поливать.

Но отец удачно обошел соленый пласт, докопался до пресной воды. Колодец наш был глубоким, выложенный кирпичом. В августовскую жару мы бросали в него арбузы — полосатые «мелитопольки», которые тетка Кылына называла почему-то «монастырскими».

Захотелось мне среди белого дня увидеть звезды. Спустился на веревке к воде. Холодно, мокро, на скользких кирпичах зеленый мох, а далеко вверху кружок неба, синий, почти черный, как ночью. Показалось, что я и в самом деле вижу звезды, а может, это привиделось от большого желания. Я так замерз, что стучали зубы. Скорей бы назад, а веревка скользкая...

Вечером, мама, ты укутывала меня потеплее, поила настоями трав. И все же я простудился и три дня пролежал в жару.

— Ну зачем тебя туда понесло?

— Смотрел на звезды.

— Ночью не мог?

— Ночью все видят, а я днем...

— Зачем они тебе, эти звезды?

Я не знал. В самом деле не мог объяснить, да и сейчас,