— Лена, должно быть, просто убивается из-за дочери, — предположил Паша.

— Да нет. — Иван покачал головой. — Она же Ираиду с детства-то и не видела. И осталось еще трое детей. Ну, поплакала, конечно… Все-таки мать. Другое дело — Роберт Аванесович. Понимаю, что он чувствует, хорошо понимаю. Когда я дочь потерял, мне небо с овчинку показалось.

— А где ее мать? Вы в разводе?

— Она умерла. Дочке год всего был. Раковая опухоль. Страшно это все — думаешь: за что? За что ей? За что мне? Думаешь: в чем я виноват? Что не так в своей жизни сделал?

— Бесполезные думки, — тихо сказал Паша.

— Мысли эти не прогонишь так просто. Я тут жить остался, потому что могила дочери тут. Каждую неделю хожу на кладбище. Здесь земля очень плодородная, летом постоянно приходится бурьян полоть.

— Откуда вы родом? — Почуяв что-то особенное в словах бильярдиста, Паша старался задавать вопросы дружелюбно-рассеянно, будто бы из сочувственного любопытства.

— Из Гродина.

— Так мы земляки!

— Да? — Иван протянул Паше через стол руку. — Ну, здорово, земляк…

— Так что же с дочкой произошло? Она заболела?

Ответы на Пашины вопросы, все более конкретные, Ивану давались нелегко.

— Нет, тут хуже. — Он достал из кармана брюк кипенно-белый носовой платок и промокнул лоб. — На нее напали…

— Сколько же времени прошло?

— Четыре года.

Седов наклонил голову к левому плечу. Беседа за кружкой пива становилась все более интересной.

— Как она умерла? — Он уже не мог не спросить этого, но теперь надо было обосновать свой интерес: — Это важно, Вань. Я не из любопытства спрашиваю.

— А зачем? — Иван выглядел слегка растерянным.

— Вполне возможно, что дочь Роберта Аванесовича и твою дочь один и тот же человек убил.

Иван допил пиво и помрачнел:

— Я сам нашел ее на пляже поздно ночью. Искал, искал и — нашел. До утра сидел рядом с Олесенькой моей, не мог к людям идти. Меня на пляже нашел кто-то, милицию вызвал. Они приехали, забрали мою девочку. Сказали после, что захлебнулась она. И… над ней надругались.

— Сколько лет было дочери?

— Шестнадцать…

— Какого числа это случилось?

— Пятнадцатого июля.

— Убийцу нашли?

— Нет…

Иван поднялся из-за стола:

— Прости, Паш, мне тяжело вспоминать. Пойду, высплюсь, день был тяжелый.

— Я понимаю, — сказал Седов вполне искренне. Он тоже встал. — Ты не мог бы помочь мне? Одна мелочь… Принеси мне фото твоей дочери.

Иван неопределенно кивнул ему и пошел к выходу. Седов снова сел на место и сделал скучающей официантке заказ:

— Еще пива, пожалуйста.

В автобусе Гродин — Боровиковка Павел Петрович спал как убитый. Он и эту ночь провел у моря, только на этот раз мысли его имели направление весьма четкое. Утром он уже знал, что надо делать, но нужны были новые факты. Иначе не складывалась система.

До автобусной станции его подвезла Кира. Седов чуть не проспал автобус, задремав под утро на лежаке. А проснувшись, бросился в отель, кое-как собрал вещи и выскочил из вестибюля в ту минуту, когда на стоянке за воротами «Зари коммунизма» парковала свой пикап его новая подруга.

— Все-таки я точно знаю, что есть тут у нас маньяк! — сообщила она, когда ее пикап выбрался на боровиковскую дорогу.

— Пока рано об этом говорить, — потирая глаза, осторожничал Паша. — Все еще очень неопределенно.

— Но ведь ты тоже в это веришь?

— Верить — неверное слово. — Паша вдруг заговорил афоризмами. — Я знаю, что уже три года в одно и то же время на этом побережье пропадают шестнадцатилетние девушки, которые внешне слегка похожи. Но этого слишком мало.

Кира пожала плечами:

— А я думаю, что достаточно! Надо же его искать, ловить, сажать. Он же через год еще кого-нибудь убьет!

Паша покачал головой.

— Не все так просто, — сказал он. — Не все так просто.

— А куда ты едешь? — спросила Кира.

— К отцу Роберта, в Гродин.

— Зачем?

— Люблю семейные истории…

Кира задумалась и снова стала похожа на умную белочку.

Гродин встретил его духотой, пылью и шумом, который типичен для всех городов в мире и объединяет гул моторов, шорох шин по асфальту, голоса людей… Паше вдруг показалось, что Гродин примерещился ему, задремавшему под шум прибоя на песке, состоящем из битых в крошку маленьких белых ракушек. Захотелось открыть глаза.

Аванес Давидович о смерти внучки уже был извещен. И об аресте Виктории — тоже. Пашу он принял без удивления, решив, что этот чуть усталый парень с обгоревшим носом выполняет какое-то поручение Роберта. И даже если вопросы гостя его удивили, он этого не показал.

Квартира Каспаряна-старшего была небольшой, уютной и чистенькой. Аванес Давидович, седой сухощавый старик, пригласил Седова в комнату, предложил абрикосовый компот, поставил на стол вазочку с печеньем.

— Я бы хотел поговорить с вами о вашей внучке, — сказал Паша, устраиваясь в глубоком клетчатом кресле с деревянными ручками. — Вы часто ее видели?

— Нет, — ответил хозяин почти равнодушно. — Редко я ее видел, очень редко. Вы не думайте, что я такой злой старикашка, но видеть ее мне не очень и хотелось. Если она приезжала с Робиком, то с порога начинала клянчить: игрушки, конфеты, деньги. И так все время, сколько я ее видел. Еще льстивая была… Плохо, что она погибла, ведь жизнь молодая, но я не тоскую за ней. Думаю только, что Робик как-то не так ее воспитывал…

— Баловал?

Аванес Давидович пожал сухонькими плечами:

— Вроде и не баловал, но все равно воспитывал абы как. Ей мать была нужна. Хотя… эта Лена… — Он махнул рукой.

— А вы как Роберта воспитывали? В строгости, наверное?

Старик чуть заметно улыбнулся:

— А Робика и воспитывать не надо было. Скажешь: учи уроки — он учит. Скажешь: не смей на велике по дороге гонять — он и не будет. Хороший мальчик. Всегда был хорошим.

— Но он с вами стал жить только с двенадцати лет?

— Это — да, — согласился Аванес Давидович. — Мы с женой развелись, когда ему года три было. Я очень жалел, что пришлось ей ребенка оставить. Но в те времена дети после развода всегда с матерями жили. Я думал, что ему с ней лучше будет.

— А на самом деле? — Чуткое ухо Павла Петровича уловило в последней фразе нотку сожаления, а может, и сарказма.