Дети, которые принесли все требуемые деньги, засмеялись этой глупой шутке. Мальчики подходили к Гарофоли поочередно и отдавали ему монеты. Оказалось, что еще трое должны были подвергнуться наказанию. Все они сняли куртки, обнажили спины и выстроились в ряд. Рикардо поднял плеть.

– Ты знаешь, Рикардо, – сказал Гарофоли, – что я не люблю смотреть, как ты наказываешь мальчиков. Это мне неприятно, а потому я отвернусь. Но по звуку ударов я узнаю, исполняешь ли ты свое дело как следует. Ну, начинай, мой милый!

Он обернулся лицом к печке, и истязание началось. Я сидел забытый в уголке и дрожал от ужаса и негодования. И этот человек будет моим хозяином! Если мне не удастся набрать тридцать или сорок су в день, Рикардо будет бить меня! Теперь я понял, почему Маттиа не боится умереть.

При первом ударе плети слезы выступили у меня на глазах. Я думал, что никто не заметит этого, но Гарофоли украдкой следил за мной.

– Вот добрый мальчик! – сказал он, показывая на меня. – Не то, что вы, разбойники. Он не смеется над теми, кого наказывают, а плачет. Хорошо, если бы он поступил ко мне и был вашим товарищем. Вы могли бы брать с него пример.

Дрожь пробежала у меня по телу. Поступить к нему!

После второго удара мальчик жалобно застонал, после третьего – пронзительно вскрикнул.

Гарофоли поднял руку и знаком остановил Рикардо.

– Ты знаешь, как мне неприятно слышать крики, – сказал он мальчику, которого наказывали. – Тебе больно от ударов, а у меня болит сердце от твоих криков. За каждый крик ты получишь лишний удар плетью. Это будет уж твоя вина. Если бы ты хоть немного любил меня, то не стал бы кричать… Ну, продолжай, Рикардо!

Рикардо поднял плеть, и снова раздался удар.

– Мама! Мама! – закричал несчастный истязаемый мальчик.

К счастью, в эту минуту дверь отворилась и вошел Витали.

С одного взгляда понял он, что здесь происходило и почему до него доносились отчаянные крики, пока он поднимался по лестнице. Он бросился к Риккардо, вырвал у него из рук плеть, а потом обернулся к Гарофоли.

Все это произошло так быстро, что Гарофоли на минуту растерялся. Но он сейчас же оправился и, кротко улыбнувшись, сказал:

– Этот мальчик ужасно жесток, не правда ли?

– Это низко, это позорно! – воскликнул Витали.

– Вот и я говорю то же самое.

– Обойдемся без кривляний, Гарофоли! Ты знаешь, что я говорю не про мальчика, а про тебя. Низко и позорно истязать детей, которые не могут защищаться!

– С какой стати ты вмешиваешься не в свое дело? – сказал Гарофоли, меняя тон.

– Смотри, как бы не вмешалась полиция!

– Полиция? – воскликнул Гарофоли. – И это ты угрожаешь мне полицией?

– Да, я, – решительно ответил Витали.

– Послушай, любезный друг, – сказал Гарофоли уже не со злобой, а с насмешкой. – Ты напрасно пугаешь меня. Ведь и я со своей стороны могу кое-что порассказать. Конечно, я не пошел бы в полицию, ее это не касается. Но есть люди, которым было бы интересно послушать меня. И если бы я рассказал им все, что знаю, назвал бы только твое имя…

– Пойдем, – прервал его Витали, взяв меня за руку.

И он пошел со мной к двери.

– Ну, полно сердиться! – смеясь, сказал Гарофоли. – Ты хотел о чем-то поговорить со мной?

– Мне не о чем с тобой говорить, – отрезал Витали и, не оборачиваясь, сошел с лестницы, продолжая держать меня за руку.

Я чуть не прыгал от радости. Слава Богу, я не поступлю к Гарофоли! Если бы я осмелился, то поцеловал бы Витали.

Пока мы шли по людным улицам, Витали не говорил ни слова. Когда мы свернули в глухой переулок, он сел на тумбу и потер себе лоб; это значило, что он находится в затруднении.

– Ну, вот мы и в Париже, – сказал он, – а у меня нет ни денег, ни куска хлеба. Ты голоден?

– Я ничего не ел с тех пор, как вы дали мне утром корочку хлеба.

– И все-таки тебе придется остаться без обеда, мой маленький Реми. Я даже не знаю, где мы будем ночевать.

– А вы хотели переночевать у Гарофоли?

– Я рассчитывал оставить тебя на зиму у него. Он дал бы мне франков двадцать, и я как-нибудь перебился бы. Но когда я увидел, как жестоко обращается он с детьми, то не выдержал. Ну, куда же нам теперь идти?

Начинало темнеть, погода была холодная, и дул сильный северный ветер. Плохо придется нам ночью.

Витали довольно долго сидел на тумбе, а мы с Капи стояли рядом, ожидая его решения. Наконец он встал.

– Куда же мы пойдем? – спросил я.

– За город, в Жантильи. Нужно будет разыскать каменоломню, в которой я когда-то ночевал. Ты устал?

– Нет, я отдохнул у Гарофоли.

– А я не отдыхал и ужасно устал. Ну, делать нечего, все-таки придется идти. Вперед, детки.

Так он называл, когда бывал в духе, меня и собак. Но сегодня в его голосе звучала грусть.

И мы снова пошли вперед. Ночь была темная, ветер задувал газовое пламя в фонарях, и они плохо освещали улицы. Мы то и дело скользили по льду, покрывавшему тротуары. Витали все время держал меня за руку; Капи шел за нами. Временами он отставал и искал чего-нибудь съедобного в кучах снега, потому что тоже был очень голоден, но снег обледенел, и Капи ничего не мог найти. Опустив хвост, он снова грустно плелся за нами.

Улицы становились все пустыннее, прохожие попадались все реже. Витали шел согнувшись; рука его была горяча, как огонь. Иногда он останавливался и, опершись на мое плечо, дрожал всем телом.

– Вы больны? – спросил я.

– Боюсь, что так. Во всяком случае, я страшно устал. В мои годы трудно выносить лишения и ходить так много, а от холодного ветра стынет моя старая кровь. Мне следовало бы лечь в постель, в теплой комнате, хорошенько поужинать и отдохнуть. Но это невозможно… Вперед, детки!

Теперь мы шли уже по полю. Тут не было ни домов, ни прохожих, ни фонарей. Холодный ветер усилился, но, к счастью, дул нам в спину.

Несмотря на то, что было темно, Витали уверенно шел вперед. Видно было, что он знает, куда идти, и потому я без страха следовал за ним. Меня беспокоило только одно – скоро ли мы дойдем до каменоломни.

Вдруг Витали остановился.

– Ты видишь где-нибудь деревья? – спросил он. – Мои глаза стали плохи.

– Нет, не вижу, – ответил я, внимательно оглядевшись по сторонам.

Мы были на какой-то пустынной равнине, без домов и деревьев. И никаких звуков не доносилось до нас, кроме воя ветра в невидимых кустах.

Несколько минут мы шли молча. Потом Витали остановился и снова спросил, не видно ли деревьев.