– Я люблю музыку и понимаю ее, – продолжала дама. – У вас замечательный талант, и я благодарю вас за доставленное удовольствие.

Замечательный талант у Витали! У моего хозяина, который показывает ученых собак! Я был поражен.

– Какой может быть талант у такого старика, как я, – возразил Витали.

– Не подумайте, что я спрашиваю из пустого любопытства… – начала было дама.

– Я охотно объясню то, что могло вам показаться странным, – прервал ее Витали. – Вас, наверное, удивило, что человек, показывающий ученую собаку, поет арии из опер? А между тем тут нет ничего удивительного. Я не всегда занимался тем, чем теперь. В молодости, много лет тому назад, я был… лакеем знаменитого певца и запомнил несколько арий, которые пел мой господин. Вот и все.

Дама пристально посмотрела на Витали, которому, казалось, было неловко.

– До свидания, – сказала она, – и позвольте мне поблагодарить вас еще раз за доставленное удовольствие.

Она нагнулась к Капи и положила в чашку золотую монету.

Я думал, что Витали проводит эту даму, но он посмотрел ей вслед и с досадой пробормотал что-то по-итальянски.

– Она дала Капи золотой, – сказал я.

– Золотой? – машинально повторил он. – Ах да, я и забыл про бедного Проказника! Идем к нему.

Мы собрали наши вещи и ушли на постоялый двор. Я первым вбежал по лестнице и вошел в комнату. Огонь потух, но угли еще тлели. Я зажег свечу, удивляясь, что не слышно Проказника.

Он лежал на одеяле в своем генеральском мундире и, по-видимому, спал. Я нагнулся к нему и осторожно взял его за руку, чтобы разбудить. Рука была холодна, как лед.

В это время Витали вошел в комнату.

– Проказник озяб, – сказал я.

Витали нагнулся над ним.

– Нет, Проказник не озяб, а умер, – грустно проговорил он. – Этого нужно было ожидать… Может быть, было бы лучше, если бы я оставил тебя у госпожи Миллиган, Реми. Как будто судьба наказывает меня за мою ошибку. Сначала Зербино и Дольче, теперь Проказник. А пожалуй, и этим наши неприятности не закончатся.

До Парижа было еще очень далеко.

Целыми днями шли мы по покрытым снегом дорогам, и холодный ветер дул нам в лицо. Обычно мы шли молча, и это молчание тяготило меня. Иногда я пробовал заговорить с Витали, но он отвечал мне коротко, даже не оборачиваясь.

К счастью, Капи был общительнее, он иногда подбегал и лизал мне руку, будто хотел сказать: «Я твой друг, я здесь».

«Что мы будем делать в Париже без денег, без Зербино, Дольче и Проказника?» – часто с тревогой думал я.

Мне не раз хотелось поговорить об этом с Витали, но он был так мрачен, что я не решался.

Однажды, переночевав на ферме, стоявшей недалеко от большого селения, мы ранним утром подкрепились завтраком, выпили густого овечьего молока и пустились в путь. Пройдя мимо овечьего загона и миновав селение, мы взошли на холм и увидели вдали густые облака дыма над громадным городом. Я пристально смотрел вперед, стараясь разобрать что-нибудь в этом смешении крыш, башен и колоколен, окутанных туманом и дымом.

Шедший впереди Витали остановился и, подозвав меня, пошел рядом со мной.

– Скоро наша жизнь изменится, – сказал он. – Через четыре часа мы будем в Париже.

– Значит, это Париж? – спросил я.

– Да. И там нам придется расстаться.

Я взглянул на Витали. Он тоже посмотрел на меня и по моей бледности и дрожащим губам понял, что происходило в моей душе.

– Ты встревожился. Может быть, тебе жаль расставаться со мной? – спросил он.

– Неужели нам нужно расстаться? – едва мог проговорить я.

– Бедный мальчик! – прошептал Витали.

Эти слова и тон, каким они были сказаны, глубоко тронули меня, и слезы выступили у меня на глазах. Так давно никто не высказывал мне участия.

– Как вы добры! – воскликнул я.

– Это ты добр, мой милый, славный мальчик. И меня глубоко трогает твоя любовь. Когда живется хорошо, часто не ценишь привязанности. Но если приходится туго, да еще в старости, когда и без того нет уверенности в завтрашнем дне, то начинаешь дорожить любовью людей. Я вижу твои слезы, и мне становится легче. Мне и самому очень тяжело расстаться с тобой, Реми.

Только гораздо позднее я понял, как справедливы были его слова.

– И вы все-таки хотите покинуть меня в Париже? – спросил я.

– Покинуть? Конечно, нет. Неужели ты думаешь, что я брошу тебя одного в Париже? Да я и права на это не имею. С того дня, как я не согласился оставить тебя у госпожи Миллиган, я смотрю на тебя как на сына и считаю себя обязанным воспитать тебя, насколько могу лучше. Мы расстанемся только на время, на несколько месяцев, пока немножко не поправятся мои дела. Ведь ты понимаешь, что мы не можем давать представления с одним Капи?

– Да, это правда.

– Даже уличные мальчишки засмеяли бы нас. Мы бы зарабатывали не больше двадцати су в день. А разве можно прожить на такие деньги? Вот что я придумал. Я отдам тебя до весны хозяину, который держит нескольких мальчиков. Ты будешь ходить по улицам вместе с ними и, играя на арфе, заработаешь больше, чем если бы ходил со мной. А я постараюсь найти себе занятие, буду давать уроки игры на арфе, скрипке и мандолине итальянским детям. Меня знают в Париже, я жил здесь какое-то время, поэтому мне нетрудно будет найти учеников. В то же время я займусь дрессировкой двух собак, чтобы они заменили нам Зербино и Дольче. А весной мы снова отправимся в путь, мой маленький Реми, и уже больше не расстанемся. Не всегда же нас будет преследовать несчастье! Я покажу тебе Германию, Англию. Ты увидишь новые страны, я постараюсь дать тебе хорошее образование и сделаю из тебя человека. Я обещал это госпоже Миллиган и исполню свое обещание. Теперь ты уже знаешь немного по-английски и по-итальянски, а это что-нибудь да значит для ребенка твоих лет. Не унывай, все еще пойдет хорошо.

То, что придумал Витали, было, конечно, благоразумно. Теперь я это понимаю, но тогда я не мог рассуждать хладнокровно. Я думал только о том, что мы расстанемся. И будущий хозяин пугал меня. Я слышал, что такие хозяева, набирающие детей, обращаются с ними жестоко. Что если и мой новый хозяин будет такой же?

Мы спустились к реке и перешли через грязный мост. Снег, черный, как уголь, покрывал его, и ноги вязли в этой слякоти.

За мостом начиналась длинная улица, застроенная жалкими домами, которые были несравненно хуже домов в Тулузе, Бордо или Лионе.

Снег местами был сложен в кучи, на которых валялись гнилые овощи, кости и мусор. Воздух был отвратительный; около домов играли бледные дети; по улице каждую минуту проезжали тяжело нагруженные телеги.

– Да где же это мы? – спросил я.