Они возвращались домой в сгущающихся сумерках. Успокаивающий рокот прибоя отдавался в голове Патриции, сливаясь с шепотом ночного бриза, шевелящего ветки прибрежных деревьев.

Дом неожиданно показался Патриции каким-то очень родным и уютным, совсем не тем огромным безликим зданием, каким она привыкла его считать. Рон поставил машину в гараж, и они вместе вошли в холл. Сказав, что вернется через пару минут, он поднялся вверх по лестнице.

Патриция сняла туфли и босая прошла на кухню. Немного спустя, она услышала его голос и догадалась, что он звонит своему секретарю.

Патриция со всей отчетливостью поняла, что сейчас он опять уйдет по каким-то неизвестным ей делам, как это бывало почти каждый вечер. Она вспомнила, что и Дженни сегодня с ней не будет, и ей стало одиноко и как-то по-детски обидно. Она чувствовала, что с нетерпением ждет, когда он вернется. Ей было необходимо, чтобы он поскорее пришел и сказал хоть что-нибудь так же ласково, как он говорил с ней весь этот вечер. Ей было уже не важно, что именно он скажет, пусть даже просто велит ей ложиться спать.

Наконец Рон вернулся. Он успел снять пиджак и стоял теперь в дверном проеме — высокий и сильный, в брюках, обрисовывающих его мускулистые ноги, и расстегнутой на груди рубашке — весь воплощение спокойной мужественной красоты.

— Ну, — спросил он, оценивающе глядя на нее с другого конца кухни, — и как мы себя чувствуем?

Она ничего не ответила, только пожала плечами, раздосадованная его тоном.

— Мне кажется, — продолжил он, — что у кого-то сегодня был очень трудный день и ему сейчас стоит подумать о горячей ванне и сладком сне.

Она продолжала молча стоять перед ним, инстинктивно перенеся весь вес на здоровую ногу. Его острые глаза моментально заметили это.

— Я смотрю, вы опять жалеете свою ногу! — сказал он и, подойдя к ней, обхватил ее за талию и посадил на кухонный стол. Ловкими движениями он завернул подол ее платья и обнажил колено, шрам на котором уже превратился в тоненькую ниточку.

— Надеюсь, вы не скрываете от меня, что у вас где-то болит, — сказал он, осторожно сгибая и разгибая ее колено и внимательно смотря на нее. — Ведь я сам затеял нашу прогулку, и если вам опять станет хуже, это будет моя вина.

Патриция мучительно покраснела от прикосновений его ладоней, таких больших, что, казалось, каждая могла сомкнуться вокруг ее стройного бедра. То, что она скрывала, было для нее гораздо серьезнее боли. И теперь, когда его тело было настолько близко от нее, и от него исходило такое волнующее тепло, она чувствовала, что не сможет больше ни минуты скрывать это.

— А так больно? — спросил он, слегка поворачивая ногу.

Внутренне замирая, Патриция посмотрела ему в глаза, и сердце бешено заколотилось у нее в груди, когда она наконец решилась.

— Да нет же, глупый, — сказала она с улыбкой, — мне совсем не больно.

Ее ладони неуверенно коснулись его волос, пригладили их густые волны и уже более уверенным движением обняли его за шею. И она не дрогнула и не опустила руки, когда он ответил ей удивленным, а может быть, даже осуждающим взглядом.

Она просто улыбалась ему. Теперь она была готова на все, на то, что она будет уничтожена, разорвана на части, даже отвергнута. Она нежно притянула его к себе, и в этом движении была безмолвная мольба, говорящая ему о ее желании.

И в тот же миг она оказалась в его объятьях, приподнятая его могучими руками и прижатая к его груди. Ей очень хотелось сказать ему, какое это наслаждение — зарываться пальцами в его густые черные волосы, гладить его плечи и ощущать пульсацию крови там, где ее тело сжимали его мощные руки. Но у нее уже не было этой возможности, потому что он приник к ее губам долгим, упоительным поцелуем, и она почувствовала себя такой слабой и беспомощной в его объятьях, что все слова покинули ее вместе с последними остатками мужества.

Теперь Рон знал, что так мучило ее все эти дни. Теперь была его очередь, потому что ей уже нечего было скрывать. Она чувствовала, что в его власти грубо оттащить ее в комнату и сделать своей рабыней, наложницей или просто уложить спать, как нахального и непослушного ребенка. И она еще крепче прижалась к нему. Ее руки переместились на его широкую спину и с восторженной нежностью стали гладить ее.

Рон на миг оторвался от нее, и Патриция медленно подняла голову, готовясь к решительному объяснению и даже к тому, что он оттолкнет ее. Но он снова приник к ее губам, и она поняла, что его объятия означают ответное желание и его заботу о ней, его готовность защитить ее от всего, даже от ее собственных сомнений. Он целовал ее, нежно покачивая как ребенка и гладя ее волнистые распущенные волосы. От этих ласковых прикосновений ею постепенно стал овладевать неистовый восторг.

Ночь бережно окутывала их, когда Рон, взяв Патрицию на руки, нес по темному коридору в ее комнату. Из окна струился мягкий лунный свет, и ей казалось, что стены отливают радужным серебром. Этот дивный полумрак скрывал в себе тайну их молчаливого единения, той возникшей между ними близости, что позволяла ей полностью открыть ему свои чувства. Почти с благоговением он положил ее на шелковое покрывало, и она лежала молча и неподвижно, ошеломленная великолепием этой ночи, пока его поцелуй не заставил ее приподняться и открыть ему объятия.

Она почувствовала прикосновение его нежных и понимающих рук, которые так часто лечили ее, успокаивая ее боль. Теперь, спокойные и уверенные, они ласкали ее тело. Ощущая их ласковое касание, Патриция трепетала с головы до ног от того огня, который они разжигали в ней. Волны восторга захлестывали ее… Платье незаметно куда-то исчезло, и под нежный ритм мужских прикосновений, легких, как трепетание лепестков на ветру, с Патриции соскальзывали шелковые лоскутки белья, еще скрывавшие от Рона ее истомленное желанием тело.

Потом она лежала совсем обнаженная, и смотрела, как он раздевается в загадочной полутьме комнаты, залитой лунным светом. Его величественная нагота вырисовывалась контуром на мерцающей стене. Патриция закрыла глаза и протянула руки ему навстречу.

Зачарованная, она ощущала, как его тело медленно накрывает ее, как его стальные мускулы приникают к ней, точно повторяя все изгибы ее нежной плоти. Она чувствовала, что никогда еще не хотела никого так сильно, никогда еще не мечтала о наслаждении так отчаянно, так лихорадочно, как теперь.

Рон, казалось, понимал, какой волшебный экстаз овладел Патрицией, потому что его движения были нежны и осторожны. Ее бедра, ноги и низ живота были почти парализованы сладостной волной, которую порождали его прикосновения, ее груди напряженно содрогались от ласк его губ и языка. Это блаженство было новым и незнакомым для нее, потому что никогда еще никто так не занимался с ней любовью, никогда еще мужчина не познавал ее так сладко и так упоительно.

Она чувствовала силу его страсти и без смущения принимала и утоляла ее, потому что теперь ей больше нечего было бояться и скрывать. Она свободно прикасалась к нему, она направляла его, с восторгом чувствуя, как он подчиняется ей и отвечает на ее ласки усилением своего желания. Рон дарил ей себя так же откровенно и безраздельно, как раньше дарил свои улыбки и свои дразнящие взгляды, отдавал ей себя с той же уверенностью, с какой отдавал ей свои команды и строгие указания все эти несколько недель.