Тут вот я его и увидел. Смуглый, щупленький, босой, в одних купальных трусиках, лет восьми-десяти на вид, он шел по берегу между скал и нес в руке сачок — такой сетчатый мешок на длинной палке, которым ловят рыбешек и прочую мелкую морскую живность. Шел один, осторожно ступая, чтобы не поскользнуться на влажных, выщербленных камешках или не ушибить о них ногу. Время от времени останавливался и концом палки ворошил гальку. В движениях этой фигурки почудилось мне что-то до того знакомое, что я отложил книгу — старое издание «Мятежа на "Кейне"»[45]— и взял бинокль. Ребенок двигался с привычной сноровкой — может быть, искал крабов на мелководье, которое то открывал, то закрывал накатывающий прибой. И, разглядывая мальчишку, я, казалось, ощущал запах мертвых водорослей, жар горячих камней, поросших скользкой зеленью. Все разом вернулось ко мне — запахи, чувства, образы. Распахнулась дверь во времени, и я сам вновь оказался там — обгоревший на солнце, с просолившимися короткими волосами, с сачком в руке ищу под камнями крабов.

Это было удивительно. Я снова услышал, как плещет вода в скалах, я наклонялся к накатывающему прибою. Снова вокруг меня было безмолвие, нарушаемое только морем и ветром, игрой без слов и движений. Безупречное одиночество иной территории, ныне недоступной. Телевидение было пока неведомо, и ребенок мог спокойно, ничего не опасаясь, бродить по полям или берегу моря, и мир не был еще так беспорядочен, как сейчас. Иные времена. Иные люди. Нескончаемое лето заполняли книги, комиксы, синие горизонты, рокот прибоя и треск сверчков где-то между фиговыми деревьями и пересохшими руслами. Полная луна очерчивала твой силуэт на тропинке или на песке пляжа, а задирая голову к небу, ты видел медленный хоровод бесчисленных звезд вокруг Полярной звезды. Над морем текла неспешная череда дней и ночей, и ты был занят лишь тем, что читал о приключениях и путешествиях да бродил по крутому обрывистому берегу, воображая себя героем, который заблудился во враждебных краях среди циклопов, пиратов, злых волшебниц, сводящих людей с ума, и девушек, влюбившихся до такой степени, что позабыли и отчизну, и веру предков. Так легко было грезить наяву. Очень легко. Достаточно было присесть на пляже — и ничто уж не могло помешать тебе выслеживать белого кита, а потом плыть, вцепясь в гроб Квикега. Или вернуться измученным из пылающего города, после того как с мечом в руке, в бронзе доспехов ждал своего часа в брюхе деревянного коня. Или оказаться на берегу, куда шторм выбросил тебя, разбив сначала в щепки твой 74-пушечный корабль. Или искать на острове место, отмеченное скелетом, где ждет сундук с блестящими испанскими дублонами. Или лечь навзничь и умирать на пустынном острове, и пусть чайки кружат над тобой, как стервятники-грифы, чтобы принять твой последний вздох, а потом оставить на берегу дочиста обклеванные кости — в виде предостережения тем, кто потерпит тут кораблекрушение. И каждый раз, как на горизонте покажется парус, застывать, вглядываясь в него из-под руки, и спрашивать себя, что это — «Арабелла», «Испаньола» или «Пекод». Мечтать, как поднимешься на борт, будешь слушать посвист ветра в снастях, путешествовать в те края, о которых вычитал в книгах с пожелтевшими от солнца страницами, — туда, где границы мира становятся проницаемы и сливаются с грезами. Туда, где в холодном свете зари красивая женщина с пистолетами за поясом и саблей на боку, со шрамом в углу рта разбудит тебя поцелуем перед битвой.

Все это припомнилось мне, пока я разглядывал мальчугана с сачком на фоне красноватого закатного солнца. И улыбался с печальным умилением — полагаю, что ему, а впрочем, может быть, и самому себе. Или нам обоим. И мне казалось, что после долгого, сорокалетнего пути я снова вижу себя у тех же самых скал у моря. Пальцы мои сжимают бинокль, но под ногтями запеклась кровь кита. Никому еще не удавалось безнаказанно проплыть ни по библиотекам, ни по жизни. Солнце уже готово было скрыться, когда мальчуган остановился на краю мыса над отмелью. Потом козырьком приставил ладонь ко лбу и замер так, четко вырисовываясь в последнем свете заката. Он глядел на корабль, что медленно плыл вдалеке, держа курс в Нетландию.

Недели две тому назад трое моих друзей, преследовавшие злодейский катер, чудом остались в живых. Со скоростью пятьдесят узлов они летели ночью над морем на вертолете береговой охраны «Аргус IV», гонясь за резиновым ботом с тремя марокканцами на борту и грузом богатым — да-да, именно — шоколада. Было сильное волнение, ветер семь баллов, и от изрядного слеминга катер приплясывал на воде, освещенной вертолетным прожектором. Все это было обычно и привычно и повторялось в тысячный раз. Но внезапно вертолет резко пошел вниз. И — хлоп об воду. Да, такое бывает: иногда пронесет, иногда нет. На этот раз мои друзья едва не накрылись деревянным бушлатом. Командир, второй пилот и штурман, раненные и травмированные, успели выбраться из вертолета, прежде чем он погрузился в воду. Потом, с профессиональной сноровкой поддерживая друг друга, забарахтались в своих спасательных жилетах в ночи, во тьме, в высоких волнах. Радиобуи оказались полнейшим дерьмом. То ли не включались, то ли не посылали сигнал. Вдалеке проплыли огни «купца». Летчики пустили ракеты, но с борта теплохода их не заметили или были уже слишком далеко. По счастью, у одного из потерпевших крушение оказался в водонепроницаемом кармане мобильный телефон, и прежде чем и он дал дуба, успели сообщить, что приводнились. Потом больше двух часов боролись с переохлаждением и берегли силы, по-прежнему цепляясь друг за друга. И наконец вылетевшие на поиски товарищи обнаружили их и подобрали.

Я не предполагал писать об этом. Как уже было сказано, это мои друзья. Я и так уже много рассказывал о них в последнее время и знаю, что им это не понравилось. А падение в воду — это, как они говорят, служебная неприятность. Сильнее всего их огорчает потеря вертолета — они с нежностью относились к старине «Аргусу». Кроме того, когда эта колонка выйдет в свет, они уже снова будут в воздухе, преследуя злоумышленников, ибо такова их обязанность и такая у них работа. Но дело все в том, что после летного, как это называется, происшествия, в промежутке между сообщениями в прессе и объяснениями я прочел нечто такое, что совсем не пришлось мне по вкусу, — речь о высокопоставленном сотруднике государственной безопасности, который, по всему судя, считает ребят из береговой охраны не коллегами, а соперниками. И этот господин, официальный представитель или кто он там еще — да кто бы ни был, — вместо того чтобы выразить профессиональную солидарность и восхищение их работой, заявил, что не слишком удивлен, потому что они «вообще склонны к риску и порой ведут себя как камикадзе».

Не проходите, как говорится, мимо. Я и не прошел. Во-первых, потому, что речь о моих друзьях. Во-вторых, потому, что за их опасную и замечательную работу им платят сущие гроши. В-третьих, потому, что если есть на свете абсолютные антиподы камикадзе, это именно те, с кем я летал на вертолетах «Аргус» и плавал на турбокатерах XJ. Потерпевший крушение пилот за пятнадцать лет налетал три тысячи часов — причем по большей части ночных часов, а тактика наблюдения и преследования, выработанная долгой практикой, — за столько лет службы это было его первое летное происшествие, и все члены экипажа остались живы — школа для аналогичных служб в других странах, где летчики не раз выражали свое восхищение профессионализмом и мастерством нашей СБО. Хочется также напомнить, что если вертолеты других структур нашего государства (обладающих, само собой, неоспоримыми достоинствами) не падают в море во время ночных полетов, то это потому, что они не летают по ночам, не садятся на крошечных пятачках, не подходят вплотную к торговым судам в Атлантике, не преследуют в открытом море груженные гашишем глиссеры на воздушной подушке, не перехватывают их с риском для жизни, не прыгают к ним на палубу с борта турбокатера или геликоптера, покуда суденышко злодеев пляшет на волне со скоростью пятьдесят узлов. Я сужу об этом не по рассказам и не с чужих слов — я видел все это собственными глазами, и турбина иной раз заглатывала камень с берега, и порой волны били в кабину или захлестывали полозья «Аргуса», из которого я наблюдал то, о чем сейчас повествую. Не разбив яиц, яичницу не сготовишь. А ради чего идут они на этот профессионально выверенный риск — идут, несмотря на то что их мало, что личный состав не обновляют и не пополняют молодежью, а их пресс-бюро и служба связей с общественностью демонстрируют вопиющую некомпетентность, и на то, что над СБО постоянно висит угроза ликвидации по причине сокращения штатов либо того, что штаты эти якобы вышли в тираж и не ловят мышей, — да-с, так вот об этом следует спросить министерство финансов: оно может обнародовать кое-какие потрясающие цифры, касающиеся результатов борьбы с наркоторговлей в Испании.