– Кто там?

Ира приглушённо, на явку ведь зашли, называет пароль:

– У вас продаётся славянский шкаф?

Короткая пауза – не проснулся.

– Что? Что?

– У вас-таки продаётся славянский шкаф?!

Весь подъезд слышит хохот. Шаляпин в образе Мефистофеля позавидовал бы.

Звонок в нашу дверь. «Кто там?» не спрашиваем. «Здра-авствуйте. Учтите – это не приветствие, а пожелание здоровья …Ирочка отлично выглядит. Болезнь – ерунда». Она придержала меня за локоть, хотя знает, что не скажу: «Видели бы вы её в Новый год». Поговорку «Как Новый год встретишь, так и проведёшь» никто не отменял.

Праздник есть праздник, но от выпивки одно название осталось. За столом, украшенным цветами (имеются в виду наши жёны) и вкусными закусками, Нина рассказывает. Залетел к ним недавно в квартиру попугай, не понравилось ему, где раньше жил. Он знает много слов и, хорошо, что нечасто, перемежает их нецензурными. Дали объявление, никто не приходит. Купили большую клетку – жалко мебель, надоело оттирать (много ест и много летает). Консультировались, как отучить от лишних слов, – научите другим. Нина быстренько и научила: «Виктор дурак». Работа новая, квартира новая, коллектив дружный. Пригласила она коллег отметить новоселье. Начальника звать не хотели – шуток не понимает. Не приглашать неудобно. Муж был в командировке, его никто не знает, в том числе имя. Сели за стол, выпили. Попугай комментирует: «Хор-рошо сидим» – общий смех. Нина поясняет:

– Он много говорит и, главное, – понимает.

– Выпусти, пусть полетает, может поделится чем-нибудь интересным.

Открыла клетку. Начальник, Виктор Михайлович, молодой мужчина, сидит во главе стола, он выше всех, на макушке небольшая лысина. Полетал попугай, полетал и сел ему на голову. Тот возмутился, прогнал:

– Почему ко мне сел?

– У одного тебя площадка приготовлена.

Попугай покружил и вернулся. Трогает клювом голову. Начальник спрашивает:

– Что он там делает?

– Изучает.

Притихли в ожидании. Птица разобралась быстро:

– Виктор дурак.

Грохнули все. Начальник стал заикаться.

– От-ткуда попугай знает, как меня зовут?

Виктор замечает в Ириных глазах грустинку и продолжает Нинин рассказ улыбкой из нашей прошлой жизни с иными заботами, доставляющими, как минимум, удовольствие, надеялись, что не только нам. С одной стороны – наука, с другой – мелочи быта. Большое общежитие для молодых специалистов. В Академгородке интимная проблема: нет презервативов. Люди учёные, знают, что от несоблюдения правил техники безопасности человек может не только умереть, но и родиться. Каждому командировочному их заказывают. Лечу во Львов. Гостиница в центре, я забыл мелочи: зубную щётку, пасту… Каждый день за чем-нибудь спускался в аптеку. Она в гостинице. Познакомился с продавщицами, молоденькими девушками. Заметно, что они интересуются не только лекарствами. Весь город обклеен афишами ансамбля «Берёзка». Они заселились сюда же. Снуют автобусы, развозят их на репетиции и спектакли.

Через день звоню в Академгородок: всё прекрасно, работу сделал, возвращаюсь.

– А презервативы?

– Какие? А… чёрт, в суете забыл.

– Что, у тебя там никаких дел нет на личном фронте?

– Я-таки – дезертир.

– Бегом в аптеку.

Ругаю себя, спускаюсь.

– Что опять забыл?

Не знаю, как сказать тем более, что именно я забыл. Кто-то же мне напомнил.

– Дай, пожалуйста… пачку презервативов.

Отворачивается, достаёт из ящика, под прилавком аккуратно заворачивает в бумагу. Раньше так делали – стеснялись продавцы и покупатели. Пачка – это две штуки.

Поправляю:

– Мне, пожалуйста, не пачку, а коробку.

Удивлённо смотрит.

– Упаковку целиком? Но там же 100 штук.

– Мне столько и нужно.

Оглядела меня, будто первый раз видит, ушла. Приносит аккуратно упакованный свёрток. Хихикает.

– На «Берёзку» вечером идёшь?

– Сегодня некогда.

Не объяснять же, что придут провожать заказчики. Последнее «совещание» в номере.

Народу в аптеке нет, из остальных окон высунулись, прыснули. Поздно вечером ужинал в ресторане за одним столом с девушками из ансамбля. Разгорячённый «совещанием» рассказывал им о дырах в нашей экономике. Неожиданно проявили интерес, обидно, что не к молодому учёному, – к экономическому положению в стране. Говорят, что раньше их интересовали дыры только на пуантах.

На следующий день утром сообщаю ребятам, что всё купил. Днём улетаю.

– Сколько?

– Коробку, сто штук.

– С ума сошёл, одну? Идиот, на целое общежитие. Беги быстро, бери ещё одну! Не успеешь, разберут.

– Вы знаете, как они все на меня вылупились? Я чуть сквозь землю не провалился.

– Дурак, они от зависти. Была бы возможность, пошли бы с тобой.

Спускаюсь в аптеку. Там вчерашние девушки из ансамбля. Поздоровались, посмеялись. Они просят, чтобы сегодня непременно пришёл ещё. Из окошка весёлый голос.

– На этот раз что забыл?

Моё неловкое молчание, наклоняюсь и тихонько:

– Дай, пожалуйста… ещё коробку.

– Закончились?

Быстро плачу, хватаю свой свёрток, девушки из ансамбля (а ансамбль большо-ой!) кричат вдогонку, чтобы вечером их не забыл. Тут уж провизорши зашлись от завистливого смеха. Он подгонял меня в коридоре.

Может быть, нужно было постоять там и горделиво подбочениться? Почувствовать себя, хотя бы со стороны, настоящим мачо? Пусть расскажут своим приятелям и те… лопнут от зависти.

Сбоку, у последнего книжного шкафа, стоит гитара, сейчас к сожалению там, её место. Витя достаёт и убирает:

– Без вдохновения лучше не пить… и не петь.

– Пение – соединение возвышенной души и места, – соглашается Ира, – В прошлом веке Борис возил меня в Новый Свет. Есть там Царская бухта. Кто был, подтвердит, что она действительно царская. Так вот, вдохновение было в гроте… будете не смеяться, а завидовать.

– Я тебе и завидовала. Виктор обижался, – продолжает смеяться Нина.

– Грот получил по этому поводу имя… да не Бориса – Шаляпина.

Тогда сложилась небольшая компания, можно предположить какая, – скорее всего после посещения Голицынских тоннелей с шампанским, которое на Всемирной выставке 1900 года в Париже получило Гран – при. Горький рассказывал. Ночь, луна, яркая дорожка на воде в обрамлении бликов лёгкой волны. Народ собрался не юный, каждому есть что вспомнить. Любовались, любовались, чего-то не хватало, не сговариваясь посмотрели на Фёдора Ивановича. Упрашивать не пришлось, скорее всего, не удержался бы сам. Помолчал он, помолчал и негромко начал «О, где же вы дни любви, сладкие сны, юные грезы весны?» Через мгновения всё отступило, осталась лунная дорожка и неспешно приходящие по ней волны. Это уже другие волны, волны памяти, у каждого они свои. Мелодия грусти и печали, голос вынимающий душу, громче и громче: «Всё унесла ты с собой – и солнца свет, и любовь, и покой. Всё, что дышало тобой лишь одной».