Баста! Все, что я хотел сказать этим гимном пенису, этим последним словом собственного члена, этим последним «ура» моему либидо, — всего лишь констатация того, что я мог бы провести всю ночь, шаля с членом Кима: тот хоть и был небольшим, но зато очаровательно пухленьким и резвым; у меня не возникло ни малейшего желания перейти к более решительным действиям. Так что отчасти из-за сноровки Кима, но главным образом из опасения испортить — если я предложу более тесный контакт — то, что по сравнению с предыдущими разочарованиями выглядело почти идиллией (именно так я теперь об этом думаю), я их и не предпринял. Я не трахал Кима. Он не трахал меня. Мы не занимались оральным сексом. Я только, как ящерица, касался языком его сладких, сладких яичек и попросил его сесть толстенькой смуглой задницей мне на нос (удовлетворив тем самым мою старую мечту). Все это, впрочем, тут же привело меня к семяизвержению: как всегда, мое тело поторопилось, и Ким уже не смог бы сделать мне феллатио.

Я настолько был на высоте блаженства (если позволительно так сказать, я нашел азиатские члены определенно предпочтительнее европейских), что мне даже не пришло в голову побеспокоиться: не желает ли Ким более энергичных объятий, тем более что он вроде бы тоже получал удовольствие от наших сдержанных подростковых игр (хотя, может быть, и не такое, как я). Однако, когда Ким начал одеваться — около двух часов ночи, как я уже говорил, — он искоса взглянул на меня и сказал, почти слово в слово, то же самое, что давным-давно сказала мне Карла: «Ну и чудной ты парень, Гидеон». Когда я вытаращил на него глаза, не зная, обижаться на это или нет, Ким пояснил: «Ты рюбишь Бемби-секс». Потом он поцеловал меня в губы, отпер дверь и выскользнул из комнаты. На следующий день он должен был улетать обратно в Японию, и больше мы не виделись.

Бемби-секс? Так, значит, и Кима я разочаровал? После его ухода, перебирая в уме события этой ночи и смакуя самые приятные моменты, я, хоть и не мог представить, чтобы Бемби проделал все то, что проделали мы, все же должен был признать: я снова подвел своего партнера. На этот раз я не мог бы притвориться, будто неуверенность грызла меня так же безжалостно, как это часто случалось в прошлом, и в постель я отправился в меньшей эйфории, чем ожидал. Тучка не больше, чем мальчишеский пенис, бросила тень нато, что я надеялся сохранить как свое самое драгоценное воспоминание, и я поклялся себе, что в следующий же раз по-настоящему потеряю, а не просто замаскирую, свою обременительную невинность.

Следующим оказался Матиас, студент-математик из Швейцарии, очень высокий — больше шести футов ростом — с красивым и умным лицом, хотя и не вполне в моем вкусе. Мы с ним разговорились, стоя в очереди в обшарпанный кинотеатр, где показывали «фильмы для избранных», потом сели на соседние места, а после сеанса отправились вместе выпить.

Он был странный, этот Матиас, и я вполне был бы готов махнуть рукой на секс, к которому дело явно шло — данная тема возникла еще в нашем разговоре в очереди, — если бы сам Матиас не оказался столь настойчив. Он, впрочем, держал себя с раздражающей важностью, что, как мне казалось, шло вразрез с явно проявляемым в мой адрес вожделением. В кафе, куда мы зашли выпить, он даже ни разу не улыбнулся в ответ на мои шутки. Раза три или четыре он вдруг по-французски задавал мне вопросы, которые в лучшем случае имели весьма отдаленное касательство к теме нашего разговора: «Как тебе кажется, был Томас Алва Эдисон[105]гомосексуалом?», или «Не встречалось ли мне твое лицо на обложке книги издательства „Пингвин“?» (имя писателя, с которым он меня спутал, Матиас так и не смог вспомнить), или «Тебе нравятся динозавры?»; в ответ на это я только беспомощно пробормотал, что динозавры мне как-то без разницы. Более того, задавал эти вопросы он, полуотвернувшись от меня, так что они повисали в воздухе, как звонки телефона, на которые некому ответить; не могу даже сказать, будто был стопроцентно уверен, что они адресованы мне.

Примерно через час, прогулявшись по омытым дождем улицам (дождь начался, как только мы вошли в кафе, и кончился как раз перед тем, как мы из него вышли, словно горничная в отеле, услужливо застилающая постель, пока постоялец завтракает), мы добрались до дома Матиаса на рю де Лестрапаж. Я немедленно поинтересовался, как сделал в «Вольтере» Ким, могу ли воспользоваться туалетом. Оказалось, что здесь уборная — тоже общая, в конце того же длинного коридора, где находилась студия Матиаса. Уже выходя в коридор, я услышал его вопрос:

— C’est pour chier?[106]— Eh… en fait, oui, — ответил я, стараясь не показать смущения. — Pourquoi tu poses cette question?[107]Матиас схватил мою руку и прижал к своей промежности; я ощутил под джинсами его напряженный член — необыкновенных, прямо-таки гаргантюанских размеров.

— Parce que je vais t’enculer. Tu comprends maintenant?[108]Он протянул ко мне руку и неожиданно погладил меня по подбородку.

— Mais comment? Tu es imberbe?[109]

— Imberbe? — переспросил я. Слово было мне незнакомо.

— Безбородый, — пояснил он по-английски с ужасным акцентом. — Ты не бреешься?

Я покраснел:

— Дважды в неделю. Я же блондин. Щетина не сразу становится заметна.

Матиас еще раз погладил меня по подбородку.

— Мне это нравится, — сказал он без улыбки.

Уборная оказалась типа «дыра в полу». Присев над ней, я задумался. Мне еще никогда не приходилось заниматься содомией, и перспектива оказаться пронзенным огромным членом Матиаса — как я себе представлял, это должно было оказаться чем-то вроде харакири сзади, — уже заставляла мой собственный съежившийся член сигнализировать мне о недомогании в ожидании того, что нас с ним ожидало. Я принял решение. Не спустив воду в уборной — Матиас из своей комнаты наверняка услышал бы шум льющейся воды, — я на цыпочках пересек площадку и спустился по лестнице; только уже собравшись выйти на улицу, я вспомнил о клятве, которую себе дал.

Если я сейчас смоюсь, я должен буду признать это еще одним из своих сексуальных провалов (пусть до сих пор я ни от кого еще не сбегал). Нет, сказал я себе, тот новый человек, которым я стал, не может такого допустить. В следующий момент я закрыл входную дверь изнутри, прокрался наверх и явился к Матиасу, как будто ничего не случилось.