— Ничего у него не выйдет, — попытался успокоить я своего друга. — Если что, Лузга с Марком подтвердят.

— Оно и так ясно, что не выйдет, — растерянно почесал голову Гонда. — Понять бы, зачем он всё это вообще затеял?

В дверь вывалился Русин, похоже, ставший ещё пьянее, насколько это, конечно, было возможно.

— Иди, давай, — уставился он на Гонду. — Невронд кличет, — и повернувшись ко мне. — А ты тут жди. Десятник по одному опрашивать будет, чтоб сговору, значитса, не было!

Гонда досадливо поморщился и, кинув на меня быстрый взгляд, строго предупредил:

— Отсюда не уходи никуда, даже если сам Лишний позовёт. Понял?

— Можешь даже не сомневаться, — хмыкнул я в ответ. — Я на своих ошибках учиться умею!

— Ну, смотри, — Гонда прислушался к пьяному гомону. — Долго я там не задержусь.

И вошёл, вслед на меченым, в дом.

Я огляделся по сторонам, не заметил ничего подозрительного и, прислонившись к стене, сложил руки на груди, с твёрдым намерением не сделать отсюда и шага.

— Серьёзный у тебя друг. Строгий, — Пахому явно хотелось поговорить.

— Зато надёжный, — пробурчал я. — Если бы не он, я так бы и остался в вашей деревне. Скорей бы из неё убраться.

— Так завтра и уедите, — обрадовал меня дед. — Мужики сегодня за ворота выходили. Добришко, что вчера в волколаков из луков метали, подобрать. Так прошлись по следам. В лес обратно стая то ушла. Их же много. Сидя возле деревни не прокормиться. А вам в другую сторону дорога.

— Это хорошо, — обрадовался я. — Скорей бы в город попасть.

— Это да, — согласился Пахом. — Оно, конечно, — и, вдруг, подскочив, уставился в сторону переулочка, в котором скрылся недавно пацанёнок. — Смотри. Что это там?!

— Где? — машинально развернулся я в ту сторону.

Вдруг в глазах на мгновение померкло. Меня замутило и даже слегка качнуло в сторону. Ощущение было такое, как будто я только что долго крутился вокруг своей оси, а затем, резко остановился. Накатило и, почти тут же, отпустило. Я мотнул головой в недоумении. Голову напекло, что ли? Да вроде не должно. Солнышко, конечно, припекает, но не сильно. Ласково так. Не лето же. Я проморгался, ещё раз, бросил беглый взгляд в сторону улочки, где что–то оживлённо обсуждали трое мужиков и краем глаза уловил какой–то блик у дома напротив. Хотел, уже было уточнить у старикашки, что это он там такого странного увидел, как вдруг замер на месте, выпучив глаза. Откуда бликануло? Не от этой же мутной слюды, что здесь в окнах стоит. Стекла то здесь и в помине нет. Вспыхнувшая догадка заставила сердце пропустить пару ударов.

Кинокамера это была! Прокололись сволочи! А ведь я уже практически поверил!

Кинув ещё один взгляд в злосчастный переулок, я заскрежетал зубами. Из–за спин мужиков выглядывала ехидная смутно знакомая физиономия, со сдвинутой на затылок кепкой. В следующее мгновение фигура, в мятой ветровке зелёного цвета, шустро метнулась к дому, сверкнув красными кроссовками.

— Толик скотина! Всё! Ты труп!!! — взревев, я со всей прыти кинулся к дому. В душе бушевал вихрь смешанных в один узел чувств: тут была и обида за подлый обман со стороны бывшего друга; злость на себя, что дал себя так подло разыграть; ярость и желание придушить не только Толика, но и всех, кто в этом балагане участвовал, но преобладало над всем этом чувство радостной эйфории! Это всё розыгрыш! Привычный мне мир никуда не делся! Вот Толику морду набью и вернусь домой! Прочь от этой унылой действительности, с её безнадёгой!

— Толик! Лучше сам выходи! — проорал я, подбегая к дому. — Я тебя, сука, сейчас, по стенке размазывать буду! Очень долго и очень больно!

Мужики, выпучив глаза, опасливо расступились, давая дорогу. Рванув, со всех дури, дверь и чудом успев пригнуться и тем самым избежать близкого знакомства с дверным косяком, я ввалился внутрь. В хате было тесно. В небольшой, даже по меркам местных стандартов, комнатке, находилось с полдюжины крепких мужиков, мрачно уставившихся на меня.

— А Толик где? — машинально спросил я, тщетно пытаясь разглядеть в полумраке знакомую фигуру.

— Да Трое с ним, с Толиком этим, — ласково, как–то даже заискивающе, произнёс Тимофей, выходя из–за спин мужиков. — Ты заходи, раз уж пришёл. Не поверишь. Рад тебе, как сыну родному!

Мужики дружно заржали и, не спеша, двинулись в мою сторону. Почуяв неладное, я попятился было к двери, но в неё уже протискивалась троица с улицы. Стало совсем тесно.

— Толик! Хорош прикалываться! Это уже перебор! — заорал я, отчаянно рванувшись к двери. Вернее попытавшись, рвануться. С десяток рук моментально облепило меня со всех сторон. Кто–то, жёстко ухватив за волосы, рывком запрокинув голову назад.

— Уроды! — заскрипел я зубами от боли. — Я же вас по судам затаскаю, твари!

И тут же поперхнулся, от заскрежетавшей по зубам горлышку баклажки. В горло хлынула вонючая обжигающая жидкость. Я попытался дёрнуться, но сильная рука лишь крепче сжала волосы.

— Ну, уж нет, — хихиканье Тимофея донеслось нечётко, словно уши плотно закупорили ватой. — Раз уж зашёл в гости, отведай моего угощения.

Откуда–то издалека донёсся хохот мужиков. Последнее, что я услышал, прежде чем провалиться в пучину беспамятства, был чей–то вопрос:

— А кто такой Толик то?

Я очнулся от дикой головной боли, паровым молотом пульсирующей у меня в висках и глухо застонал.

Господи, как хреново то! Надо заканчивать эти гулянки! Сопьюсь же в лоскуты! Вон ещё и кошмары стали реалистичные сниться. Так и до белочки докатиться можно запросто! И чёртиков… Зелёненьких, в крапинку! Хотя лучше уж чёртики, чем та жуть, что мне привиделась. В общем, решено. Прихожу в себя, бью Толику морду и завязываю… Морским узлом!

Я открыл глаза и тут же зажмурился от слишком яркого света. Чёрт, как плохо! Нет. Однозначно, завязываю! Рядом негромко звякнуло. Шаркающие шаги. К губам прижалась кружка. Живительная влага впиталась мгновенно, словно попала на высохшую после долгой засухи почву. Стало чуть легче. Я снова открыл глаза, проморгался, мотнул головой, пытаясь стряхнуть накатившую было с новой силой дурноту и с недоумением уставился на склонившуюся надо мной фигуру.

Лицо местного водочерпия, без сомнения, принадлежало моему сверстнику. Выглядел он, правда, достаточно скверно. Оно и понятно. Синяк под левым заплывшим глазом, сломанный, причём явно неоднократно, нос, разбитые потрескавшиеся губы, ссадины на обтянутых кожей скулах, никого не украсят. Но главное было даже не в этом. Глаза… На меня смотрели глаза глубокого старика… Старика всё познавшего в этом страшном жестоком мире.

— Ещё принести? — скорее констатировал факт, чем спросил «старик». — Мне не трудно. Воды тут много, — и он пошаркал куда–то в сторону, направляясь за добавкой.