Жозефина выпалила первое, что пришло в голову. Она вовсе не была беременна, и тем более мадам Гойе не из тех, кому нужно об этом говорить, просто ничего другого не придумала. Даже Гойе, не отличавшаяся особой сообразительностью, обомлела.

– Вы хотели сообщить это нам… с мужем?

Жозефина поняла, что ляпнула глупость, смутилась…

– Нет, нет, я не хотела говорить этого вашему мужу… это только вам лично по секрету…

Жозефина Бонапарт была куда более опытной светской дамой, умеющей выпутаться из любого положения, чем мадам Гойе, она уже пришла в себя и принялась очаровывать гостью.

– Просто мой муж… ах, вы же знаете этих мужчин, тем более военных! Они никогда не думают о своих родных. Я в таком возрасте… возможно, беременна, а Бонапарт… Для него Франция важнее собственной супруги, готов завтра же мчаться еще куда-нибудь вроде Египта…

И тут до мадам Гойе дошло, что Бонапарт вернулся меньше месяца назад, как его супруга может быть уверена в своей беременности? Или это не от мужа?.. Ой, как интересно…

Жозефина на такой вопрос смогла ответить не сразу, слишком тот был неожиданным:

– А почему вы можете быть уверенны, что носите ребенка гражданина Бонапарта?

Мысленно обругав въедливую собеседницу, Жозефина нашлась:

– Двух недель вполне достаточно… К тому же я не уверена точно. Всего несколько дней задержки… Вот потому и хотела тайно попросить гражданина Гойе не отправлять никуда моего супруга, чтобы у него не появилось глупых подозрений в неверности, вы меня понимаете?..

И все равно мадам Гойе сообразила не сразу, пришлось объяснять, что Наполеон развил бешеную активность, ему не сидится дома, вон с утра пораньше уже умчался со своими генералами, запросто может снова уехать куда-нибудь в любой день. А супруга подозревает, что забеременела, и не желает, чтобы уехавший за новыми подвигами генерал приписал этот подвиг другому.

– Теперь понятно?

– А… Теперь понятно. Но мой муж и не собирался его никуда отправлять.

– Откуда вы знаете? И потом, эти мужчины, что они смыслят в дамских делах? Им бы все воевать…

Обсуждать несуществующую беременность надоело, сама мадам Гойе, с которой Жозефина никогда не дружила, тоже, теперь креолка придумывала, как сплавить ненужную подругу поскорее прочь.

Но Гойе оказалась упорной.

– А почему бы вам не попросить господина Барраса, ведь вы с ним дружны?

– Барраса? – Мысленно обозвав собеседницу круглой дурой, Жозефина разыграла почти возмущение. – Мой супруг страшно ревнив, стоит ему только узнать о моей встрече с Баррасом, как он заподозрит что угодно! О нет! Умоляю и вас, молчите о сегодняшнем разговоре!

Пока Жозефина морочила голову теперь уже бывшей президентше Гойе, Наполеон брал власть.

Сначала все шло просто замечательно, напуганный Совет поспешил перебраться за город в Сен-Клу, при этом поставив Бонапарта… командовать парижскими войсками! Большего подарка они генералу сделать не могли.

Оставался единственный человек, который реально смог бы помешать Наполеону, – Бернадотт. У этого генерала были и войска, и авторитет. Но Бернадотта Бонапарт связал по рукам и ногам честным словом не вмешиваться, сделать это удалось при помощи супруги Бернадотта Дезире. Говоря Жозефине, что легко справится с этим противником, Наполеон вполне понимал, каким образом. Дезире была его собственной первой любовью, но если Наполеон практически забыл девушку, родители которой отказали ему в родстве, то сама Дезире продолжала любить Бонапарта и ради помощи бывшему возлюбленному помогала теперь ему справиться с мужем.

Равнозначен Наполеону был и генерал Моро, но Жан-Виктор Моро не рвался к власти, а беззаконие, творимое директоратом, ему надоело. Зря он надеялся, что, сместив директоров, Наполеон уйдет и сам, но надежда, как известно, умирает последней.

Директорат отказался от власти сразу, прекрасно понимая, что силы все равно нет, а вот Советы Старейшин и Пятисот попробовали сопротивляться. Если честно, то Наполеон этого не ожидал, он думал, что, увидев себя в окружении войск, оба Совета попросту разбегутся, однако этого не произошло.

Советы, перебравшиеся в Сен-Клу, заседали в двух залах: на втором этаже, в меньшем зале Марса, – Совет Старейшин, а внизу, в большой Оранжерее, – Совет Пятисот. Понятно, что от пятисот там была едва ли половина, другая предпочитала отсиживаться в норках, но и тех хватало, чтобы Люсьену Бонапарту приходилось туго. Справиться с перепуганными, кричащими депутатами нелегко…

Еще хуже стало, когда пришел сам Бонапарт. Он только что расправился с пятью директорами, приняв от троих отставку, а двоих отправив в тюрьму, и рассчитывал на столь же легкий успех в Советах. Но не тут-то было, ни в отставку, ни тем более в тюрьмы депутаты не желали.

Наполеон, привыкший, что при одном его появлении раздаются аплодисменты и приветственные выкрики, услышав нечто противоположное, совершенно растерялся. Его не только не восхваляли, от него потребовали ответа и грозили объявить вне закона! Их было много, гораздо больше сторонников свержения, депутаты начали попросту трепать Наполеона, обвиняя в попытке захвата власти. Обвиняя совершенно объективно!

Еще несколько минут назад бравый, генерал вдруг сник, побледнел и начал нести настоящую ахинею о собственной избранности, о том, что он солдат… пришел спасти… Франция гибнет…

Чувствуя, что дело плохо, сторонники сумели вытащить своего откровенно оплошавшего лидера из зала Марса, но и внизу оказалось не лучше.

Совет Пятисот тоже не поверил в наличие заговора, от которого надо спасаться с помощью Бонапарта, вернее, все понял верно – этот заговор самому Наполеону и нужен. Раздались крики:

– Бонапарта – вне закона!

– В Кайенну его! В Кайенну!

– За попытку захвата власти казнить!

И тут… Наполеон попросту грохнулся в обморок. Рослые гвардейцы поскорее вытащили его на руках на улицу. Войска, стоявшие перед дворцом, безмолвствовали, а ведь на их поддержку так рассчитывал будущий диктатор.

Из зала неслись крики с требованием объявить Наполеона вне закона и отправить на рудники. Стало ясно, что переворот попросту срывается. На улице, стоило привести Бонапарта в чувство, как тот, едва услышав крики с требованием отправить его с Кайенну, снова рухнул с лошади.

Люсьен, не желая отправляться вместе с братом, взял все в свои руки, он обратился к солдатам на площади:

– Во дворце засели убийцы! Они готовы уничтожить моего брата и вашего любимого генерала!

Солдаты не шелохнулись, им было совершенно непонятно, почему нужно защищать генерала, который вон лежит в обмороке…

И тут сыграла свою роль бездумная решительность генерала Мюрата, он поднял саблю:

– Я пошвыряю их из окон! Штыками их!