называется, В. Борисов рассказывает драматическую сагу о крушении «гуманистического сознания», для которого «альфой и омегой была свобода человеческой личности». На самом деле, объясняет Борисов, это миф, для которого нет никаких рациональных оснований. Просто потому, что «личность в своем первоначальном значении есть понятие религиозное и даже специфически христианское». Ибо «индивидуум — это раздробление природы, самозамыкание в частности и его абсолютизация», в силу чего есть он «воплощенное отрицание общей меры в Человечестве».

В противоположность индивиду, «личность не дробит природу, поскольку содержит в себе всю ее полноту». Что же это за личность такая? А это, раскрывает, наконец, секрет Борисов, «нация как целое», «нация как личность, без которой индивид не имеет ни самостоятельного значения, ни самостоятельной ценности». Изгой, одним словом. Правда, единственным подтверждением этого является, по Борисову, событие дня Пятидесятницы, когда Св. Дух снизошел на апостолов и они заговорили НА РАЗНЫХ ЯЗЫКАХ.

Нет, автор не утверждает, что все это уже осознано христианским человечеством, порабощенным секулярным гуманизмом. Понадобится большая работа, чтобы освободить его из «плена египетского». Но «такова принципиальная установка христианского сознания». И Борисов полон оптимизма, ибо установка эта непременно «подлежит реализизации в человеческой истории». Ибо «не может народ не стремиться к осуществлению полноты своей личности». Ибо «нация есть один из уровней в иерархии христианского космоса, часть неотменяемого Божьего замысла о мире».

Рискуя профанировать метафизический пафос автора, скажем попросту, что смысл его открытия таков: вопреки общепринятому представлению исторической науки о сравнительно недавнем происхождении наций, существовали они ВСЕГДА, во всяком случае с момента, когда Св. Дух снизошел на апостолов. Или еще проще: человечество квантуется не индивидами, а нациями.

Смертный грех интеллигенции

К трактату Борисова примыкает эссе Ф. Корсакова «Русские судьбы», где разговор переносится с горних высот иерархии космоса на грешную русскую землю. В страстном, темпераментном символическом потоке речи, почти стихотворении в прозе, выясняется несовместимость «Бога Авраама, Исаака и Иакова с Богом философов и ученых». Это, конечно, заимствовано у Паскаля, но представляется Корсакову самоочевидным и триста лет спустя. Ибо «что же дали все мудрствования века Просвещения, кроме Конвента и гильотины» и «за вздором интеллигентского морализма с его гуманистической фразеологией» кроется все та же «антихристова структура», все тот же «черт с рогами и копытами».

Между тем «Бог философов и ученых» принес за эти столетия многим странам, пусть и не России, не одну лишь гильотину, но и ГАРАНТИИ ОТ ПРОИЗВОЛА ВЛАСТИ. А так ли уж это мало, если дало возможность миллионам людей жить по-человечески? И все потому, что не пренебрегли они кантовским императивом «Барете аи<1е!» — имели мужество пользоваться собственным умом. Это, однако, по Корсакову, и есть худшая из ересей. Ибо именно попытка самостоятельно понять Божественный замысел и есть гордыня и, следовательно, смертный грех, от которого должна отречься интеллигенция, чтобы приобщиться к православной Истине. Без такого отречения никогда не сможет она понять, что «православие, только оно одно истинно».

А загадка этой уникальности православия, узнаем мы далее, связана с загадкой русской нации, которая отличается «от всего остального мира, существующего в некой иной — «разомкнутой системе». Что такое «разомкнутая система», нам не объясняется, говорится лишь, что «все бьющие в глаза преимущества той, якобы свободной разомкнутой системы бесконечно уничтожают себя, тогда как здесь все остается с нами». Тут автор, признаюсь, меня потерял.

При моем безнадежном невежестве в вопросах иерархии христианского космоса и «разомкнутых систем», мне ли оспаривать схоластическую риторику молодых друзей Солженицына? Скажу лишь, что будь я на его месте, я бы не взял ее в сборник, которым он так гордился. Но он взял, значит, надо полагать, счел, что свою функцию она худо-бедно выполнила, изоляционизм и «особый путь России» в богословских терминах обосновала. Да и то сказать, ребята старались, рисковали свободой. А если получилось у них не очень внятно и убедительно, на то был в сборнике он, Солженицын, окончательно порвавший отныне с либеральной интеллигенцией и ее губительным экуменизмом, чтобы расставить все точки над г.

«Образованщина»

В отличие от своих молодых друзей, он не ссылался ни на иерархию христианского космоса, ни на «якобы свободные разомкнутые системы». Он не доказывал, он бил. Вложив в этот удар весь свой авторитет и мировую славу, бил по своим. По тем, кто самоотверженно выступал в его защиту, кто шел в тюрьму за чтение его «Письма вождям». По вчерашним диссидентским союзникам, по самиздатским мыслителям, мучительно следовавших завету Канта — в поисках выхода из советского тупика. Бил, не считаясь с тем, что, как горько заметила Юлия Вишневская, «слишком хорошо знал, что любое возражение ему будет расценено в СССР чуть ли не как сотрудничество с КГБ».

Это их, вчерашних союзников, которые прятали его и перепечатывали его рукописи, передавая их «на одну ночь» из рук в руки, распространяли, рискуя репутацией и свободой, обозвал он теперь презрительно «образованщиной» (так назвал Солженицын одну из своих статей в «Из-под глыб»). Это им отказывал он в человеческом достоинстве и в нравственности миросозерцания. А кому же, если не им? Не чиновному же союзписательскому сословию, от которого и не пахло экуменизмом. Не «вождям», с которыми, как мы помним, готов он был к диалогу, поскольку «не чужды они своему происхождению, отцам, дедам, прадедам и родным просторам». Неуралвагонзаводской, наконец, гопоте, с энтузиазмом клеймившей его на митингах как «литературного власовца» и национал-предателя.

Унизительно было бы опуститься до опровержения его приговора (не говоря уже о том, что эволюцию взглядов Солженицына мы довольно подробно рассматривали в «Споре гигантов»), Задержимся на минуту лишь на одной, спорной, скажем так, детали, что могла бы ускользнуть от внимания читателя при невнимательном чтении «образованщины». Я говорю о таких сентенциях, как «потеря в образовании — не главная потеря в жизни», и таких рекомендациях, как императивность создания «новой жертвенной элиты, воспитанной не столько в библиотеках, сколько в нравственных испытаниях». Да и правда, при чем здесь библиотеки, если «православное возрождение» требует от нас пойти к народу вместе с «полуграмотными проповедниками религии».

Не знаю как вас, но меня пронзила здесь почти невероятная догадка, что солженицынская «образованщина» середины 70-х всего лишь прозрачный псевдоним молодогвардейского «просвещенного мещанства» конца 60-х, той самой — помните? — «дипломированной массы, что как короед подтачивает здоровый ствол нации». Разве не были, по Чалмаеву, все великие подвиги в русской истории совершены как раз «проповедниками религии» — в союзе, конечно, с царями и ломая сопротивление «образованщины», пардон, «просвещенного мещанства»?

О, разумеется, во всем, что