Девушку бил озноб, несмотря на то что в шатре было достаточно тепло. Она куталась в пушистое толстое одеяло, наслаждаясь его мягкостью и уютом, еще не зная, что точно так же тысячу лет спустя будет кутаться в одеяло, сидя в холодном темном доме, пока дождь со снегом выбивают по крыше мерную дробь.

Каким-то странным образом она понимала слова Урзы, хотя не владела языками других миров.

— Я поняла, — кивнула она. — Это мое место, и я останусь здесь. Что такое месяц? Я знаю дни, годы…

Урза закрыл глаза, тяжело вздохнул, а затем рассказал ей, о том, что у крестьян существует много способов считать время. Внимательно выслушав своего спасителя, Ксанча, в свою очередь, рассказала ему о Фирексии. О том, что время там текло без счета и не было ни солнца днем, ни звезд ночью. Небо Первой Сферы всегда оставалось серым и мрачным, а все остальные сферы располагались вокруг Первой, что Джикса сбросили в жаровню Седьмой, что ядром была Девятая и именно там спал Всевышний.

— Весьма интересно, — проговорил Урза задумчиво, когда девушка замолчала. — Конечно, если ты говоришь правду. — Нервным движением он потер лоб и, сощурившись, уставился в пространство, будто что-то припоминая. — Я слышал о Джиксе и раньше, в моем мире, но там так назывался горный бог. За пятьдесят лет поисков я встречал это имя много раз. Несколько раз слышал что-то похожее на «Санча». Мы можем произносить так много звуков, слов, имен… Если хочешь быть мне полезной, никогда не лги, хорошо, дитя мое?

Ксанча кивнула.

— Я не дитя, — сказала она честно.

Это слово рождало в ее сознании совершенно определенные ассоциации. В мире, которому она была предназначена и куда ей так и не удалось попасть, существовали дети.

— Дети рождаются, растут, — пыталась она объяснить своему спасителю, — а фирексийцы получаются из чанов, о них заботятся жрецы. Когда меня достали из чана, я была точно такой же, как сейчас. Я не стала истинной фирексийкой, но я никогда не была ребенком. Джикс сказал, что это он меня создал…

Урза печально покачал головой.

— Да, да… Джикс… Пойми, Ксанча, это только звук, наполненный ложью. Ты просто не помнишь, кем была до того, как попала в Фирексию. Чтобы вспомнить… — Он на секунду прикрыл глаза. — Нет, ты еще слишком слаба для этого… Тебе было, наверное, лет двенадцать-тринадцать… — Урза снова принялся расхаживать по шатру. — Ты была рождена, Ксанча. Жизнь рождается, иначе это — не жизнь. Даже фирексийцы не в силах этого изменить. Они крадут, подкупают, ломают и переделывают, но не умеют создавать. Самое первое, что ты можешь вспомнить, — большой каменный чан, и слава богу, что не помнишь ничего до него. Я уверен, что тебя переделывали самым ужасным образом. Путешествуя, я встречал разных мужчин и женщин, но таких, как ты, не видел еще никогда.

Урза не смотрел на нее. Ксанча знала много слов, обозначающих безумие. Все они подходили для описания этого странного человека. Он спас ей жизнь и обладал какой-то неведомой силой, таящейся в его удивительных глазах, исходящей от всего его облика, силой, заставившей ее, пусть лишь на долю секунды, поверить в то, что она действительно была рождена, и на мгновение опуститься" на самое дно своей памяти.

Ксанча испытала противоречивые чувства, когда Урза объяснял ей, что она не является ни мужчиной, ни женщиной. После свержения Джикса, скрываясь у гремлинов, она имела возможность узнать о различиях между полами. И если Урза прав, то появлялось еще больше причин ненавидеть Фирексию.

Кутаясь в одеяло, Ксанча размышляла о том, что сказал Урза. Он мог быть не прав, ведь он не знал Фирексии, никогда не бывал в Храме Плоти, не видел корчащихся в чанах тритонов, жрецов, вываливающих в густую дымящуюся жидкость куски окровавленного мяса. Она помнила все это очень хорошо. А теперь этот человек говорит, что у нее должны быть какие-то другие воспоминания… Но их не было.

— Наверное, это к лучшему, что твое сознание не сохранило детских воспоминаний, а бедное воображение неспособно заполнить твою память… Мишра знал, кем стал, и это сводило его с ума. — Урза остановился перед ней и, заложив руки за спину, решительно произнес: — Я позабочусь о тебе, и буду мстить за твою потерю так же, как мстил бы за брата. А пока ты должна остаться здесь.

Ксанча не спорила. В этом странном шатре, без дверей и окон, рядом с человеком-демоном спорить было не о чем. У нее остался только один вопрос.

— Можно поесть?

Урза на мгновение прикрыл веки, и глаза его сделались обыкновенными.

— Поесть? Ты же фирексийка, — удивился он.

Ксанча пожала плечами и взглянула на него снизу вверх, словно голодный щенок. Он что-то зашептал, пальцы его засветились неровным светом, и, шагнув к ближайшей стене, Урза погрузил в нее руки по локоть. Казавшаяся раньше твердой, стена расступилась, и шатер наполнился резким горячим запахом. Ксанча помнила этот запах, исходивший от плавильных печей. Отпрянув назад и зажмурившись, она натянула на себя одеяло, как будто оно могло защитить ее. Через несколько мгновений, когда она осмелилась открыть глаза, Ксанча увидела в руках своего спасителя бесформенную дымящуюся массу.

— Хлеб, — сказал он, когда масса остыла.

Ксанча уже видела хлеб в некоторых мирах, куда посылали ее жрецы. То, что протягивал ей сейчас Урза, походило на хлеб и пахло хлебом, но больше напоминало перегретую грязь и на вкус было таким же, но Ксанче приходилось есть и кое-что похуже.

— Еще хочешь?

Она промолчала. Тритоны не знали, что значит хотеть. Они брали то, что могли, что было доступно, а потом ждали, когда появится другая возможность. Не дождавшись ответа, Урза отвернулся от нее, фигура его начала бледнеть, превращаться в тень и вскоре совсем растворилась в воздухе. А через секунду в шатре погас свет.

Каждый мир, в который попадала Ксанча, подчинялся своему собственному ритму. И хотя у нее не было инстинктивного чувства дня и ночи, за долгие годы скитаний она научилась настороженно относиться к темноте.

Когда Урза наконец вернулся, она чувствовала себя совершенно измотанной, потому что ни на минуту не сомкнула глаз: боялась проспать его появление. Собрав все свое мужество, она бросилась через шатер и вцепилась в рукав Мироходца.

— Я здесь не останусь. Где выход? Выпусти меня или убей!

Урза внимательно посмотрел на нее:

— Я кое-что принес. Проглоти это, и я смогу выпустить тебя отсюда.

Раскрыв ладонь, он протянул ей полупрозрачный комочек величиной в половину его кулака.

— Что это?

— Можешь считать это моим подарком. Я вернулся в тот мир, где нашел тебя. Фирексийцы были осторожны, они замели все следы. Но я нашел место, где земля оказалась трансформированной при помощи черной маны. Это подтверждает твои слова. Теперь я могу доверять тебе. Ты именно такая, какой себя считаешь, почти фирексийка, и веришь всему, что тебе говорили, потому что они украли твою память. Ты опасна для других и для себя самой, но не для меня. Я разгадаю их секреты и найду ключ, который по может мне отомстить и за тебя и за брата.