Коклико долго бродил по лесу и наконец нашел Гуго в замке герцогини д’Авранш. Никогда он еще не видел такого великолепного дворца.

— Ах, граф, — воскликнул он, — вся Тестера поместилась бы в одной галерее здешнего дворца! Представьте себе…

Вдруг Гуго прервал его:

— Скачи прямо сейчас в Блуа, куда я уже послал Кадура, сказав, чтобы он там меня дожидался; попроси его от моего имени перерыть все лавки в городе и прислать мне самые лучшие платья, кружева, ленты и перья. Я одет, как какой-нибудь бродяга, а здесь все похожи на принцев — это для меня унизительно. Хоть загони лошадь, а привези мне все сегодня же вечером. У тебя есть золото, не правда ли?

— У меня кошелек господина Агриппы…

— И прекрасно! Но вот что еще! Может статься, что в Блуа ничего порядочного не найдется — ведь это провинция! Если так, то скажи Кадуру, чтобы тотчас ехал в Париж. Он был там как-то с маркизом де Сент-Эллисом. Пусть приготовит нам там квартиру и пришлет все, что нужно, чтобы одеться по моде.

— Не считая денег?

— Разумеется!

— Значит, мы здесь у самого короля?

— Гораздо лучше, бедный мой Коклико! Мы у герцогини д’Авранш… у герцогини, которая больше похожа на богиню, чем на простую смертную!..

— А! Так тут женщина!.. А я такой уж болван, что и не догадался. Сейчас же поскачу, граф, не жалея лошади, прямо в Блуа и вернусь так скоро, что сам ветер покраснеет от зависти и злости.

Коклико в самом деле вернулся вечером с огромным выбором чудесного платья, надушенных перчаток, самых модных плащей, шелковых чулок и бантов из лент. С печальной миной он встряхнул отощавший кошелек Агриппы. Гуго взял его и швырнул через всю комнату. В эту минуту он был готов продать всю Тестеру за один наряд, который мог бы привлечь взор Орфизы. Целый вечер он любовался ею и ухаживал за ней; всю ночь она грезилась ему во сне. Он не мог представить себе кого-нибудь прекрасней ее. Он понимал, что для нее можно совершить чудо.

— Ты заметил, каким очаровательным тоном она говорит? — говорил он после Коклико. — А как она улыбается? Никто не ходит, как она, не танцует, как она! Она все делает иначе, чем другие. Ее голос просто музыка. Я сейчас смотрел на нее, когда она проходила по терассе: божество, спустившееся с Олимпа!

— Разумеется, — отвечал Коклико. — Но вы замечаете, граф, столько необыкновенных вещей, а заметили ли вы, что здесь не одна, а две дамы?.. О которой же вы говорите, позвольте узнать?..

— Как, разбойник, ты не понимаешь, что я говорю о герцогине д’Авранш?.. Разве можно говорить о ком-нибудь другом?..

— Но, граф, и та дама, что мы видели в замке Сен-Сави, тоже, право, стоит того, чтобы на нее посмотреть!

— Согласен и даже должен сознаться, что тогда ее величавая красота меня ослепила! Но теперь как я могу сравнивать? У меня только и есть глаза, что для другой!

Этот обрывок разговора пробудил в уме Гуго целый ряд рассуждений о странной игре случая. Отчего прежде он восхищался принцессой, а теперь готов сложить к ногам герцогини и удивление, и любовь свою? Между тем по красоте они в самом деле могли друг с другом поспорить. Почему же вторая, а не первая? В этом невольном, безотчетном предпочтении богини-блондинки богине-брюнетке он мог видеть только указание самой судьбы.

В самом пылу этих мечтаний и волнений Гуго вспомнил вдруг о графе де Шиври. Ясно было, что он встретит соперника в этом молодом красавце. Уж не помолвлены ли они? Это надо бы выяснить. Да и само лицо этого Шиври ему не нравилось: у него была какая-то нахальная и презрительная улыбка, словно он так и напрашивался на ссору.

Судя по всему тому, что говорилось вокруг, граф де Шиври считался одним из самых ловких и остроумных кавалеров при дворе. Он был знатного происхождения и богат. Уверяли, что он в силах добиться всего. У него были изумительно изящные наряды, руки тонкие и белые, стан гибкий, движения свободные, цвет лица бледный, с тем неопределенным оттенком, по которому узнают людей, испытавших сильные страсти и всевозможные удовольствия, улыбка насмешливая, а в голосе, в жесте, в позах, в манере говорить или слушать сквозило какое-то особенное высокомерие, так что ему можно было удивляться, пожалуй, его даже можно было остерегаться, но искать его дружбы — никогда!

Гуго узнал, что Орфизу де Монлюсон крестил сам король Людовик XIV, очень уважавший покойного герцога д’Авранша и теперь оказывавший особенное покровительство его единственной дочери-сироте. Говорили даже, но это только так говорили, что король сам позаботится выбрать ей мужа. Кроме того, уверяли, что король в память постоянной верности и услуг, оказанных ему в смутные времена Фронды, хочет предоставить своей крестнице право принести в приданое мужу титул герцога д’Авранша. Вследствие этого целая толпа воздыхателей беспрестанно вертелась вокруг наследницы знатного имени; но большая часть из них давно уже отказалась от всякой надежды одержать верх над графом де Шиври.

Орфизе недавно исполнилось восемнадцать лет; всего несколько месяцев назад она вышла из монастыря и жила теперь под покровительством почтенной тетки, вдовствующей маркизы д’Юрсель, пользовавшейся правом табурета при дворце.

Все это сильно смущало графа де Монтестрюка, у которого только и было за душой, что плащ, шпага да полторы тысячи ливров дохода от Тестеры, а с этим трудно было завоевать герцогский титул и бесчисленные владения Монлюсонов. Но гасконец готов был на все из любви к такой красавице.

Волнение не давало ему спать; он ворочался в постели с боку на бок и глубоко вздыхал, вставал, ходил, открывал окно, смотрел на звезды и опять ложился. Вдруг Гуго вспомнил слова Брискетты.

— Ах, бедная Брискетта! Как она верно отгадала, предсказывая мне все эти мучения страсти! Это совсем не похоже на то, что я к ней чувствовал… То просто сердце мое пробуждалось, даже скорее молодая кровь, чем сердце.

Теперь он любил истинно, и одна мысль, что Орфиза де Монлюсон может принадлежать другому, а не ему, отзывалась дрожью в его сердце. Лучше умереть тысячу раз, чем видеть подобное несчастье! Но как добраться до нее, какими путями, какими подвигами? Как бороться с графом де Шиври, у которого было все — и состояние, и родство, и положение в обществе, и связи?

Так Гуго мечтал и рассуждал целыми днями. Вдруг ему пришел на память прощальный рассказ матери о золотом руне и то, как она объяснила ему эту легенду. Он вздрогнул и задумался.

— Да, — произнес он наконец, — вот оно — мое золотое руно! Оно блеснуло мне так высоко, как будто на самом небе! Ее волосы именно такого цвета, как это руно, и глаза блестят точно так же! Целую жизнь я буду стремиться к ней и, быть может, никогда не достигну… но какой-то тайный голос подсказывает мне, что никогда уже мое сердце не оторвется от нее!

Если что-то говорило графу де Монтестрюку, что он встретит на своем пути графа де Шиври, то и тот тоже сразу почувствовал, что в Гуго он встретил такого соперника, которым пренебрегать не следует. Не своим светским положением был опасен граф де Монтестрюк, но молодостью, привлекательной наружностью, какой-то лихой смелостью: видно было, что у него есть мужество и твердая воля.