Мы миновали длинный коридор и вышли в небольшой дворик. На улице была уже глубокая ночь. Я завертела головой, пытаясь получить хоть какое-нибудь представление о городе, но фонарей, по-моему, в то время еще не изобрели. Вокруг стояла типичная средневековая тишина, нарушаемая лишь стуком копыт по мостовой. И никаких тебе гудков автомобилей, неоновых огней и воплей милицейских сирен. Жили же люди…

К нам подъехала карета, запряженная парой лошадей. Поскольку я продолжала стоять на мостовой, оглядываясь по сторонам, то барон не стал особо со мной церемониться. От его мощного пинка я ласточкой влетела в карету… Злопамятность была неотъемлемой чертой моего многогранного поганого характера, поэтому, когда барон стал влезать в карету сам, я как бы нечаянно выставила вперед ножку… Дед проехался рыльцем по полу и головой открыл вторую дверь кареты. Карета содрогнулась, и я испугалась, как бы она не сломалась под весом мощной аристократической тушки.

— Ой, мамочки! — пропела я. — Никак ушиблись, ваша светлость?

Барон уже поднял руку, чтоб звучно закатать мне в лоб, но я увернулась, и его кулак близко познакомился с обшивкой кареты. От обилия впечатлений мужик запыхтел, как американский паровой каток при встрече с русскими дорогами. Однако барон оказался сообразительным и вовремя понял, что со мной лучше не связываться. Он уселся на сиденье напротив и злобно зыркнул на меня.

— Еще одна такая выходка, и окажешься там, откуда я тебя вытащил! — пригрозил он мне.

Ха! Еще одна такая выходка с его стороны, и он окажется там, откуда уже никого не вытаскивают. Но это высказывание я предпочла оставить при себе вкупе с целой головой и личиком, не тронутым синяками и ушибами.

Я решила сменить тему и невинно поинтересовалась:

— Так что же мне предстоит делать?

— Объясню, когда приедем домой, — буркнул барон. — Я нанял не только тебя.

О, так мне предстоит работать в паре или в группе? Это уже хуже. За дикую нелюбовь к стадному коллективизму меня не переваривали все учителя и почти все одноклассники еще в школе. Правда, после того как я значительно проредила прическу нашей старосте, объясняя, что овец в нашем классе и без меня хватает, меня оставили в покое. Я надеялась, что здесь мне не придется вспоминать прежние навыки…

— Тогда можно узнать, почему вы выбрали именно меня для выполнения вашей работы? — поинтересовалась я.

— Только потому, что тебя не успели внести в списки, — ответил барон. — Мне нужен был человек, которого никто не будет искать. Посуди сама, дома тебя уже считают мертвой, а в суде инквизиции о тебе и слыхом не слыхивали. Тебя просто кинули в городскую тюрьму, рассчитывая на то, что при следующем обходе тебя внесут в списки заключенных или переведут в подземелья инквизиции. Но они не успели…

Ловко! Этак меня и прибить можно безо всяких последствий. Зароют где-нибудь втихаря и даже цветочка сверху не поставят.

Я вздохнула и привольно разлеглась на сиденье кареты. Ну хоть посплю как человек… Засыпая, я мельком подумала про Улу. Что на этот раз отвлекло его от своих прямых обязанностей?..

Мы очень долго добирались до места. Кажется, мы тряслись в карете около двух дней или вроде того. Я жутко устала от постоянной тряски и поэтому проспала почти весь остаток пути.

Проснулась я от мощного толчка в плечо. Оказывается, барон вмазал мне своей тростью, чтобы дать понять, что мы добрались до места. Я подавила искушение подставить ему ножку при выходе, боясь за сохранность аристократического, а заодно и своего черепа.

Приехали мы отнюдь не во дворец. Перед нами был обычный крестьянский хутор. Похоже, барона здесь ждали, потому что ворота открьшись почти мгновенно. Кто-то подбежал к карете и начал распрягать лошадей. Я резво побежала к воротам.

Барон медленно выполз из кареты, сохраняя достоинство и равновесие. Пока он обретал землю под ногами и не обращал на меня внимания, я попыталась оценить обстановку на предмет ведения здесь подрывной деятельности, партизанской борьбы и отступления в глубь лесов. К сожалению, хутор был по всему периметру огорожен высоким забором, делавшим побег с моими оценками по физкультуре делом почти невозможным. Зато в грязи, являвшейся естественным земляным покрытием двора, можно было утопить чемпиона по борьбе сумо, и это обнадеживало.

Чертыхаясь, ко мне приблизился барон.

— Иди за мной, — коротко бросил он, и я послушно зашлепала за ним.

Мы вошли в маленькую комнату, освещенную единственной свечой. Из угла раздавался громкий храп и сопенье. Похоже, спящий занял единственную лавку, так что барон не стал особо с ним церемониться и, применив свой излюбленный запрещенный прием тростью, освободил себе место. На свет выползло нестриженое и немытое существо мужского пола. (В моем времени такой имидж называется “программист”.) Пока что это был студент…

Но об этом я узнала позже. Парень потянулся, зевнул и вытаращился на меня. Затем он осклабился и выдал:

— Да, красотка, вижу, предстоящая работа будет нескучной.

Программист и есть! Где его учили ухаживать? В оздоровительном лагере для жертв аборта и сессии? Я презрительно глянула на новоявленного героя-любовника и кинула:

— Доживи сначала.

Тот заржал. По-моему, он не понял, что я серьезно…

Барон треснул своей палкой по столу и рыкнул:

— Тихо! Сейчас отправляйтесь спать, а утром я объясню, что вам предстоит делать.

Подобное отношение напомнило мне известное развлечение любителей садистского юмора. Такой шутник звонит кому-нибудь часа в три ночи и, когда трубку поднимает человек в состоянии разъяренной амебы (в том смысле, что не соображает, но шевелится), вежливо говорит: “Ой, простите, вы уже, наверное, легли спать… Я, пожалуй, перезвоню утром”. Затем садист наслаждается длиннейшим матерным опусом и воображаемым выражением физиономии жертвы. Примерно такое же личико стало у разбуженного мальчика, но он промолчал. Что ж, видно, его знакомство с палкой барона было более продолжительным…

От ужина я отказалась, так как ужасно хотела спать. Поэтому я сразу заползла на чердак, где меня устроили на ночь. Но не успела я заснуть, как услышала, что по лестнице кто-то карабкается. Когда в чердачном проеме показалась немытая рожа “программиста”, церемониться я не стала. Как только он, ухмыляясь, нарисовался целиком, я метким ударом пяткой ниже пояса отправила его считать лестничные перекладины. Помнится, этому приему меня обучила подруга. Для справки, он называется “женская логика”.

Позже, когда в доме затихли вопли типа: “Кто-то ломится в дверь! Грета, встань у окна и пугай воров, не зря же я на тебе женился!” — я вновь услышала знакомый скрип покалеченной лестницы. Я спешно начала припоминать другой прием под названием “для тех, кто не понимает женской логики”. Студент и впрямь оказался камикадзе… Уже потом, когда я услышала его сдавленный хрип под лестницей, а Грету в очередной раз послали отпугивать воров, мне показалось, что в зубах несчастного студента был зажат белый платок.