— Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, —нетерпеливо заговорил князь Василий. — Я пришел к тебе не за тем, чтобыпикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинноюродной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежелиписьмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, мояголубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людямзнающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он тоже сказал.

Видимо, что-то вдруг изменилось в мысляхкняжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время какона заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама неожидала.

— Это было бы хорошо, — сказала она. — Яничего не хотела и не хочу.

Она сбросила свою собачку с колен и оправиласкладки платья.

— Вот благодарность, вот признательностьлюдям, которые всем пожертвовали для него, — сказала она. — Прекрасно! Оченьхорошо! Мне ничего не нужно, князь.

— Да, но ты не одна, у тебя сестры, — ответилкнязь Василий.

Но княжна не слушала его.

— Да, я это давно знала, но забыла, что, кроменизости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой чернойнеблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…

— Знаешь ли ты или не знаешь, где этозавещание? — спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиваниемщек.

— Да, я была глупа, я еще верила в людей илюбила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Язнаю, чьи это интриги.

Княжна хотела встать, но князь удержал ее заруку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческомроде; она злобно смотрела на своего собеседника.

— Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь,что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Нашаобязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минутытем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умеретьв мыслях, что он сделал несчастными тех людей…

— Тех людей, которые всем пожертвовали длянего, — подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, —чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, — прибавила она со вздохом, —я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нетни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.

— Ну, voyons, [послушай, ] успокойся; я знаютвое прекрасное сердце.

— Нет, у меня злое сердце.

— Я знаю твое сердце, — повторил князь, — ценютвою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся иparlons raison, [поговорим толком, ] пока есть время — может, сутки, может,час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: тыдолжна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл ужепро него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание — святоисполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобыпомогать ему и вам.

— Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи этоинтриги. Я знаю, — говорила княжна.

— Hе в том дело, моя душа.

— Это ваша protegee, [любимица, ] ваша милаякнягиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, этумерзкую, гадкую женщину.

— Ne perdons point de temps. [Не будем терятьвремя. ]

— Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерласьсюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенноSophie, — я повторить не могу, — что граф сделался болен и две недели не хотелнас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; ноя думала, что эта бумага ничего не значит.

— Nous у voila, [В этом-то и дело. ] отчего жеты прежде ничего не сказала мне?

— В мозаиковом портфеле, который он держит подподушкой. Теперь я знаю, — сказала княжна, не отвечая. — Да, ежели есть за мнойгрех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, — почти прокричалакняжна, совершенно изменившись. — И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажувсё, всё. Придет время!

В то время как такие разговоры происходили вприемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и сАнной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графаБезухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами,Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами,убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер заАнною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании сумирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не кпарадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, двачеловека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены.Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько такихже людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видетьэтих людей, не обратили на них внимания. Стало-быть, это так нужно, решил сам ссобой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шлавверх по слабо-освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за нейПьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу,и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя поуверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это былонеобходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие-то люди сведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались кстене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшегоудивления при виде их.

— Здесь на половину княжен? — спросила АннаМихайловна одного из них…

— Здесь, — отвечал лакей смелым, громкимголосом, как будто теперь всё уже было можно, — дверь налево, матушка.

— Может быть, граф не звал меня, — сказал Пьерв то время, как он вышел на площадку, — я пошел бы к себе.

Анна Михайловна остановилась, чтобыпоровняться с Пьером.

— Ah, mon ami! — сказала она с тем же жестом,как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: — croyez, que je souffre autant,que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьтемужчиной. ]