– Я был коммунистом. А мама была секретарем комитета комсомола.

– Она секретаршей работала?!

– Нет, она не работала секретаршей. Она была руководителем ячейки Всесоюзного ленинского коммунистического союза молодежи своего факультета. – И после паузы безжалостно делаю контрольный в голову: – На неосвобожденной основе.

Помолчали.

Катал по сердцу ощущение, что я – заблудившийся в колхозных полях под Ленинградом бывший камергер двора. Такой растерянный, обутый в калоши на босу ногу, оборванный старик в перевязанных веревкой штанах с лампасами, пугливо выкапывающий брюкву под немигающими взглядами деревенского актива. То есть перед неминучими такими люлями.

«Компри, мужички?! Ме вуайон! – обреченно суетится. – Сет эноди ни жаме экри! Па де проблем, мез ами?! – Хорохорится. – Ном де дье… Послушайте, я не понимаю, решительно не понимаю, кескельди се товарищ? Так нельзя, позвольте, госп… мужички, сэ импосибль, это больно, господа, не надо! Нет!..»

– А зачем собрание было? – Это снова дочурка допытывается.

– Тренинг, дорогая, формирование тим спирит, все дела. Плюс личностный рост сотрудников. Не пришел на личностный рост по тим билдинг систем – все, в Венгрию не едешь.

– А что вы делали на собрании этом?

– Слушали инструктора райкома.

– Чего?!

– Районного комитета… В общем, коучера мы слушали. На коучинге. Он нам про проблему промтоваров говорил. И про ребрендинг. Про перестройку то есть.

– …

– Короче, говорил коучер про кризис консьюмеризма, про то, что не надо нам ничего. Есть макароны, маргарин, брюки, отличные туфли, носки синтетические, шарфы скоро в продажу поступят мохеровые, а все остальное – консьюмеризм, и надо больше про нематериальные мотиваторы думать. Нематериальное стимулирование использовать чаще, начинать надо с себя, все дела. А то вещизм чистой воды и очереди.

– И там ты с мамой познакомился.

– Да, я написал записку в президиум, топ-менеджменту, что вместо резолюции собрания надо всем пойти на вокзал и разгрузить пять вагонов с арбузами, направленных нам по шефской линии. А мама твоя мою записку в президиум, топ-менеджменту то есть, не передала, сказала, что в прениях заслушает… Все, иди отсюда!

Я не знаю, как завтракают в других домах.

Возможно, в некоторых семействах завтрак состоит в том, что домочадцы сидят вокруг крепко сбитого стола и в тишине, под тяжкое гудение мух, глодают вареные свиные головы, впиваясь зубами в пятачки и утираясь рукавами.

А в других семействах, живущих напротив, за завтраком происходит серьезный отходняк после ночного: люди, не снимая темных очков, пьют сладкую воду и соки, закидываясь удвоенными дозами витаминов, мама отмокает в пенной ванне с размокшей сигаретой в углу рта, папаша толкует с кем-то по телефону, утрированно выговаривая имена, дети шуруют тряскими руками по полкам с энергетическими батончиками, хрустя рассыпанными по полу хлопьями.

У третьих – круассаны, гербы, классическая музыка, тусклое серебро на бордовой скатерти и скандалы грассирующим шепотом на фоне шелковых полосатых обоев.

У меня же за завтраком происходят разнообразные диспуты. Палата общин.

Есть счастливые отцы семейств, которые только появляются на пороге, а им уже жена с тещей в чепцах с лентами да с поклоном на подносе куру с шафраном, кашицу со шкварками, луковый да маковый взвар, да пряники с печатями и утренний полуштофец с анисовой водкой несут. Блинки. Пирог с вязигой. Четырехугольную кулебяку с петушиными гребешками да стерляжьими молоками с перцем. Все семейство встает с торжественностью в глазах, достойно славя отца-кормильца, кланяется в пояс, обмениваясь улыбками и держась за руки. Испивается первая чара, папаша добро хрустит огурцом, приглаживает кудри вкруг скуфеи и с добросердечием велит всем садиться и потчеваться. В клетке пытается петь несколько раскормленный чижик. Солнышко в окошко. Липовый мед на блюдечке.

А у меня не так. У меня, во-первых, водки на завтрак отчего-то не выносят, хотя я и спрашивал несколько раз: «Отчего?» А во-вторых, никто молчать за столом не научен. Ем я свою пшенную с лимонным джемом и орехами, а Георгий Джонович начинает эмоциональный рассказ про свою войну с обслуживающей коммунальной организацией. Он с недавних пор молодой квартировладелец, что наложило свой суровый отпечаток на его истовое правдоискательство, за которое я его попарывал еще в детстве.

Когда унаследованное, пахнущее торфом скопидомство и истовое правдолюбие смыкаются в юношеском сердце, обычно ничего хорошего не случается.

Вот слушаешь про акты обследования состояния кровли, а жуется совсем без аппетита. А как дошло до момента, когда электрики свет обрубили в наследниковой квартире, так и вовсе есть уже не хочется.

Тянешься к бисквитам, а нить повествования перехватывает другое родное лицо и сообщает, что скоро становиться мне опять дедом, например.

Тут главное что? Успеть откусить и потерять сознание, держа в зубах кусок ветчины. Высший пилотаж – это, конечно, продолжать жевать ветчину, унесясь в элизиум, но жевать бодро, играя бровями, издавая широкий спектр социальных звуков, как-то: «Эка!», «Эвона!», «Вона чо!», «Скока-скока?!», «Гут!», «Тю…», «Оппа!», «Всемерно!»

Потом еще кто-то начнет бубнить над салфеткой, звякая ложкой. Потом дискуссия про будущее страны. Потом еще какая-нибудь ерунда. Ладно, если кто-то обварится чаем с молоком, хоть какое-то разнообразие.

Насуешь мармеладу в карманы – и со вздохом в кабинет. Позавтракал.

В такие моменты прекрасно понимаешь Льва Толстого.

Раньше, чтобы как-то обеспечить секретность наших разговоров, нам с друзьями приходилось запирать двери, сдвигать с места книжный шкаф, включать воду в ванной и прочее. И все это для того, чтобы я мог безбоязненно произнести что-то вроде: «Сколько раз я вам говорил: не берите сувениры с убитых!» Очень было неудобно и утомительно: обмениваться в ресторане записками, тереть красные от дыма сожженных в пепельнице записок глаза, разрабатывать шифры и всякое такое.

Теперь наконец настали наши времена, гарантирующие нам полную неприкосновенность при обсуждении самых зловещих и гнусных планов.

Окружающая нас молодежь вообще ни хрена не понимает, о чем мы говорим. Это удивительное счастье и полновесная награда.

Дети не знают, кто такой Папанин! И про Лаврентия Павловича тоже не в курсе. И про пионеров. Про «Выставку Буратино»! Не подозревают про браслет в виде змейки с одним изумрудным глазком, хлопают глазами, услышав про «прикрути фитилек, коптит».

Наступило наше время, время престарелых злодеев!

Случаем таким пользуемся – кровожадно взвизгиваем друг другу в лица просто в прямом эфире. Я даже впал в некоторый романтизм и сообщил своим пенсионерам, что теперь мы точно похожи на призраки мертвых королей, восставших из своих плесневелых гробниц и неспешно беседующих у синего костерка.