«В самом Каире, — писал Вольней, — чужеземца сразу же поражает всеобщая нищета и лишения. Глядя на толпы людей на улицах, он видит только грязные лохмотья и отвратительную наготу… Все, что он видит и слышит, напоминает ему, что он находится в стране рабства и тирании. Не говорят ни о чем, кроме как о междоусобицах, всеобщей бедности, вымогательстве, битье палками по ногам и убийствах. Ни жизнь, ни имущество не находятся в безопасности. Суды без всяких формальностей выносят смертные приговоры. Офицер, возглавляющий ночную стражу, дневной дежурный офицер, судья — все приговаривают и казнят за несколько минут, не допуская никакого обжалования… Голова несчастного падает в кожаный мешок, чтобы не пачкать эшафот».

Каир в описании Вольнея — печальное и трагическое место, и в его книге содержится намек, что, вероятно, придет кто-нибудь и спасет египтян от нищеты и несчастий. «Если бы Египтом владела нация, покровительствующая искусствам, — пишет он, — могли быть сделаны открытия, которые дали бы нам лучшее представление о древних временах». Какую же нацию мог иметь в виду француз? Он предполагает, что такая «нация, покровительствующая искусствам», могла бы открыть доступ внутрь второй пирамиды, причем все работы обошлись бы не больше чем в 2 тысячи фунтов. Но именно Вольней (прекрасный ученый) утверждал, что пирамиды — это не храмы и не наблюдательные вышки, а могилы. Казалось, что молодой офицер Наполеон стоял за спиной Вольнея и читал все, что он пишет о слабости и несчастьях Каира. Можно ли в этом случае принимать на веру более бесстрастный рассказ Нибура?

Английский путешественник В. Браун, живший в Каире одиннадцать месяцев в период между 1792 и 1798 годами, то есть незадолго до вступления Наполеона, писал, что Нибура больше интересовала Аравия, а не Египет, которым он занялся совершенно случайно. Затем Браун начинает осторожно, как истинный англичанин, подтверждать все, что писал Вольней. Он рассказывает, что европейцы жили в Каире на положении пленников, и нельзя винить их в том, что иногда они позволяли себе развлечься. Человеку, привыкшему к широким улицам и порядку в городах Европы, Каир казался отвратительным.

Браун тоже (как и Вольней) утверждал, что паша стал игрушкой в руках наемников. Он видел собак, нищих, грязный канал («навозная куча»), дешевые и красивые мраморные бани, склады и женщин на улицах, у которых виднелись лишь глаза и пальцы. Он писал, что здесь признают красивыми только белокожих и жирных женщин. Он описывает богатые дома на Слоновьем озере, водохранилища, кофейные, публичные дома и базары «с обилием товаров». По его подсчетам, население города в последние дни османского правления составляло 300 тысяч человек. Нибур писал, что турки отдали на откуп каирским евреям городскую таможню, и она приносила большую прибыль. Но, по словам Брауна, евреям пришлось уступить таможню сирийцам. Еврейское население сократилось, но в городе было много греков, сирийцев, армян, марокканцев и, как ни странно, сравнительно мало турок (настоящих турок в Каире всегда было немного). В городе шла торговля рабами, пряностями, шалями и пшеницей. Рис теперь экспортировали.

Браун подробно описывает мамлюков, носивших красные шаровары, красные туфли, зеленые шапки, а также пару пистолетов, саблю и кинжал. Под жилет они надевали кольчугу. Раб мамлюк автоматически становился мамлюком, но жены мамлюков редко рожали, так как практиковались аборты.

В описании Брауна Каир все же выглядит привлекательнее, чем у Вольнея. Булак был беспорядочным портовым городом со множеством прекрасных зеленых садов. Миср аль-Аттика (Вавилон) «красив и густо населен», но Фостат представлял собой просто длинную улицу, параллельную реке. Остров Гезира покрыт садами, за рекой в Эмбабе паслись коровы, в Гизе находился дворец и пушечный завод, а у пристани на якоре стояли военные суда (во время наступления на город Наполеона паша приказал сжечь эти суда).

Браун описал город таким, каким его увидел Наполеон, но, кроме того, он предсказал, что произойдет с мамлюками, если начнется война. По его мнению, каждый мамлюк сам по себе был лучшим воином на Востоке, но в настоящей маневренной войне мамлюкская армия сильно уступала дисциплинированным европейским войскам. Это доказала военная кампания Наполеона. Рыцари в латах, смело бросавшиеся в бой, не пугали крепко сплоченных и правильно построенных ветеранов немецкой и итальянской кампаний, которые без нужды не лезли на рожон.

В целом же Браун рассказывает о городе, находившемся на грани полного общественного разложения. Нибур называл его крепким городом, Вольней — несчастным, а Браун рассказал, в чем именно были несчастья Каира. В 1798 году рабочему в Египте платили 1/7 пиастра в день, 50 пиастров в год — это было хуже рабства, особенно если учесть, что известный мамлюк Мурад-бей брал ежедневно с монетного двора 1500 пиастров на карманные расходы. Ежедневно паша и мамлюки получали в виде налогов с каждого из 2 миллионов 100 тысяч акров земли 6 пиастров — целое состояние: эти деньги брали, конечно, из кармана крестьянина.

Экономическое положение Египта настолько ухудшилось, что коптские деревни в Верхнем Египте восстали и отказались платить налоги. Никто не осмеливался ехать в район восстания и требовать уплаты налогов. По-видимому, Наполеон, читая сообщения об этих событиях, склонялся к общепринятому мнению, что, несмотря на длительное турецкое господство, население Каира упорно отказывалось отождествлять себя с турками. Ни турецкий язык, ни турецкие нравы не оказали влияния на рядовых каирцев. Представители правящего класса переняли турецкие обычаи и хранили их до самого последнего момента, но в целом город сохранял чисто египетский дух. Интеллектуальная жизнь Каира, хотя она и ограничивалась литературой, поэзией и религиозной философией, не замирала и нередко порождала серьезные конфликты.

Таков был город, который поджидал дисциплинированных солдат Наполеона и в то же время не питал к ним никакой симпатии. Но прежде чем гражданин Наполеон принесет Каиру все блага французской революции, стоит взглянуть на то, что осталось в нынешнем Каире от сумеречного правления османских турок, омрачившего на долгие годы горизонт солнечного старого города.

Турки не создали «величественных» зданий в Каире, но построили множество привлекательных мечетей. Ни в одной из этих мечетей незаметно былого каирского взлета вдохновения. Мастерство безупречно, но фантазия небогата. Турки изменили характер каирской мечети, так как они предпочитали общественные мечети для моления (масджид), а не мечети-училища (мадраса), и вместо традиционных арабских форм внедряли византийский стиль стамбульской архитектуры.

При сравнении одной из самых первых турецких мечетей Каира — Малики Сафии (1610) — с одной из последних — мечетью Мухаммеда Али (1856) — можно проследить, как появился, развивался и приходил в упадок за двести лет этот стамбульско-византийский стиль, — весь его путь от светлых, просторных, огороженных дворов до массивной громады, сидящей над цитаделью, словно сытый кот в отделанной атласом корзине. Маленькая мечеть Малики Сафии расположена недалеко от улицы Кала (улица Цитадели, именовавшаяся раньше улицей Мухаммеда Али). По ее крыше с одним большим и несколькими малыми куполами, ее цилиндрическому минарету с конусом на верхушке можно судить о стамбульском происхождении всех турецких мечетей Каира. Малика Сафия была не турчанка, а венецианка из семейства Баффо, а ее отец — губернатором Корфу. Четырнадцатилетнюю Сафию похитили (как Констанцу в моцартовском «Похищении из сераля») корсары и продали в гарем султана, где она стала гордой мусульманской королевой и построила мечеть для своего сына султана Мухаммеда. Это женственная маленькая мечеть; ее аркады увенчаны такими изящными куполами, будто их и впрямь нарисовала на плане красивая и желанная женщина.