Потом, о чем-то подумав, маленький священник тихим, спокойным голосом произнес:

– И все-таки, на рассказах обо мне они могли бы неплохо заработать.

Рейс посмотрел на стол и мрачно произнес:

– И сколько негодяев участвовало в заговоре?

Отец Браун покачал головой.

– Больше, чем мне хотелось бы думать, – сказал он. – Но я надеюсь, хотя бы некоторые из них просто действовали по указке. Альварес, возможно, мог считать, что, когда идет война, все средства хороши. Он – довольно своеобразный человек. Я очень боюсь, что Мендоза – просто старый лицемер. Я ему никогда не доверял, а он ненавидел меня за то, что я не поддерживал его. Но все это может подождать. Я благодарен Господу за спасение. И особенно за то, что успел предупредить епископа.

Джон Рейс надолго задумался.

– Вы рассказали мне много такого, чего я не знал, – наконец произнес он. – А теперь я хочу вам рассказать о том, чего не знаете вы. Я прекрасно понимаю, на что рассчитывали эти ребята. Они были уверены, что любой человек, очнувшись в гробу и увидев перед собой коленопреклоненную толпу, которая превозносит его как святого и почитает ходячим чудом, не устоит перед соблазном и примерит ореол славы, упавший на него с неба. Думаю, их расчет был совершенно точен в том, что касается человеческой психологии. Где я только ни бывал, каких только людей ни встречал, одно могу сказать точно: вряд ли найдется хотя бы один человек из тысячи, у которого после подобного пробуждения не пошла бы кругом голова; который, еще не очнувшись до конца, сохранил бы рассудок, скромность, смирение и… – Тут он с удивлением заметил, что говорить ему мешает комок, подступивший к горлу, и голос дрожит от чувств.

Слушая его, отец Браун с довольно рассеянным выражением лица, чуть склонив голову набок, рассматривал стоявшую на столе бутылку.

– Знаете что, – сказал он. – А не распить ли нам бутылку настоящего вина?

В спокойной голубоватой полутьме на углу двух крутых камдентаунских улочек подобно кончику сигареты светился магазин, точнее, кондитерская лавка. Кто-то, возможно, увидел бы в ней сходство не с сигаретой, а с фейерверком, поскольку свет был по-праздничному ярким, разноцветным, разбивался множеством зеркал, играл на золоченых и пестрых боках глазурованных тортов, искрился на леденцах и цукатах. К стеклу, за которым находился этот сверкающий мирок, прижимались носы множества уличных мальчишек, потому что все шоколадные конфеты там были завернуты в ту красную, золотую и зеленую фольгу, которая почти лучше самого шоколада, а огромный белый свадебный торт, выставленный в витрине, казался одновременно недосягаемым и ужасно сладким, как съедобный северный полюс. Нет ничего удивительного в том, что это радужное искушение манило сюда всю окрестную детвору лет до десяти-двенадцати, но угол этот привлекал к себе молодежь и постарше, и сейчас в витрину заглядывал молодой человек в возрасте не менее двадцати четырех лет. Для него этот магазин был полон манящего очарования, но его страсть объяснялась не только шоколадом – впрочем, сказать, что он его не любил, означало бы пойти против истины.

Это был высокий, ладный рыжеволосый юноша, решительное лицо которого несколько не соответствовало его вялым движениям. Под мышкой он держал плоский серый портфель с черно-белыми картинками, которые с переменным успехом продавал издателям с тех пор, как дядюшка (адмирал) лишил его наследства за социализм, после того как он прочитал лекцию против этой экономической теории. Звали молодого человека Джон Тернбулл Ангус.

Войдя наконец в магазин, он прошел через кондитерскую в заднюю комнату, где располагалось что-то вроде ресторанчика, в котором можно было заказать сладкие блюда, по дороге едва приподняв шляпу, приветствуя молодую девушку за прилавком. Юная особа была смугла, стройна и расторопна, на щеках ее играл румянец, а карие внимательные глаза ярко блестели.

Выждав положенное время, она направилась вслед за посетителем, чтобы принять заказ.

Молодой человек, очевидно, был здесь частым гостем.

– Мне, пожалуйста, – привычным голосом сказал он, – одну сдобную булочку за полпенни и маленькую чашку черного кофе. – И прежде чем девушка успела повернуться, добавил: – И еще выходите за меня замуж.

Молодая продавщица замерла и произнесла:

– Я таких шуток не признаю.

Рыжий юноша поднял неожиданно глубокомысленные серые глаза.

– Правда, я не шучу, – сказал он. – Это так же серьезно, как… булочка за полпенни. Это дорого, за это надо платить, как за булочку. Это так же несъедобно, как булочка. Это тяжело.

Смуглая юная леди пристально вглядывалась в него своими темными глазами, и взгляд ее был таким напряженным, что казался почти трагичным. Наконец по лицу ее скользнуло что-то вроде тени улыбки, и она села напротив посетителя.

– Вы не находите, – несколько рассеянно заметил Ангус, – что поедать такие булочки за полпенни довольно жестоко? Они же могли бы вырасти и стать булочками за пенни. Когда мы поженимся, я брошу это варварское занятие.

Смуглая юная леди встала и явно в глубокой задумчивости подошла к окну, было видно, что неожиданное предложение не вызвало у нее неприязни. Наконец, решительно повернувшись (должно быть, приняв какое-то твердое решение), к своему удивлению, она увидела, что юноша аккуратно расставляет на столе различные предметы из витрины. Среди них была пирамидка ярких конфет, несколько тарелок с бутербродами и два графина с теми загадочными напитками, которые в кондитерских называются портвейн и шерри и которые не встречаются больше нигде. Посередине он осторожно поставил огромный покрытый белой пудрой торт, который был главной деталью оформления витрины.

– Вы что делаете? – удивилась она.

– Так положено, дорогая Лора, – начал он.

– Боже, прекратите немедленно, – вскричала девушка. – И не разговаривайте со мной так. То есть… Что все это значит?

– Банкет, мисс Хоуп.

– А это что? – раздраженно спросила она, указав на белую гору посередине.

– Свадебный торт, миссис Ангус, – ответил он.

Девушка решительно подошла к столу, взяла торт и с глухим стуком поставила его обратно на витрину. После этого вернулась и, уткнув в стол изящные локотки, сердито, но без злобы посмотрела на молодого человека.

– Вы не даете мне время подумать, – сказала она.

– Я же не дурак, – ответил он. – Это все моя христианская скромность.

Она все еще смотрела на него, но, хоть и улыбалась, глаза ее сделались серьезными.

– Мистер Ангус, – размеренным голосом произнесла она, – прежде чем этот вздор продолжится, я должна вам кое-что рассказать о себе.

– Отлично, – тоже серьезно ответил Ангус. – Раз уж на то пошло, можете и обо мне что-нибудь рассказать.

– Так, помолчите и послушайте, – строго сказала она. – Это не то, за что мне бы могло быть стыдно, и я даже вовсе не сожалею об этом, но что бы вы сказали, если бы узнали кое-что такое, что от меня не зависит, но доставляет мне массу неприятностей?