Прогнав мысли из головы, Гоголь с некоторой завистью поглядел на похрапывающего товарища и отправился прогуляться, чтобы набраться впечатлений, которые никогда не бывают лишними для писателя. Задумавшись, он не заметил, как спустился к реке и забрел на пристань, где рыбаки распродавали улов, выхватывая со дна лодок то карпа, то сома, то пригоршню плотвички. Весь берег, камни и мостки блестели от чешуи. Переступая через мокрые сети и пахнущие рыбой лохани, Гоголь дошел до котла, подвешенного над костром. Вода внутри бурлила, и нетрезвые рыбаки ссыпали туда пучеглазых раков, моментально перестающих грозить своими клешнями и меняющими буро-зеленую окраску на нарядную, ярко-красную. Вареных уже раков поедали тут же, взламывая с хрустом панцири и высасывая сок из лап.

– Попробуй, барин! – предложил один мужик с перекошенной бородой и совершенно мутными глазами.

Гоголь чуть ли не бегом поднялся по откосу и направился в центр города. Когда он проходил мимо гостиницы, куда более шикарной, чем та, где остановился он с товарищем, ему бросилась в глаза мужская фигура за окном второго этажа. Увидев поднятую голову прохожего, мужчина отступил за занавески. По неизвестной причине это произвело на Гоголя тягостное впечатление. Вернувшись к себе, он тоже встал у окна, пытаясь понять, что его взволновало. Полузакрыв глаза, он долгое время стоял неподвижно и вздрогнул, когда его окликнул товарищ.

– Не спится? – Багрицкий зевнул и с хрустом потянулся. – Мне тоже, брат. Матрас заменить надобно будет. Настоящий клоповник! Не забыть бы порошку купить.

– Мне кажется, за нами следят, – произнес Гоголь не оборачиваясь.

– Кто?

– Может, даже Гуро.

– Откуда знаешь?

– Не знаю. Чувствую.

– Чувства барышням оставь, – посоветовал Багрицкий. – Мы – мужчины. Нам присущ холодный разум.

«Это у тебя разум холодный, Алексей Иванович? – спросил Гоголь мысленно. – Чуть что, за оружие хватаешься или кулаком норовишь заехать!»

Делиться своими мыслями с товарищем он не стал, а вместо этого занялся утренними сборами. Пока что конкретных планов, как искать торговцев мертвыми душами, не было. Для начала следовало завести знакомства в здешнем обществе, а потом приступить к осторожным расспросам. Но Гоголь не был мастером по этой части. Его нрав был скорее замкнутый, чем открытый, располагающий к общению. Только теперь до него дошло, что он взялся за дело, которое может оказаться ему не по плечу. Лишь опасение потерпеть неудачу и уронить себя в глазах Братства заставляло его держаться решительно и уверенно, как будто всю жизнь только и занимался тем, что вел расследования в совершенно незнакомых и чужих ему городах.

За завтраком друзья заказали себе холодной телятины и вареных яиц, а от чаю на всякий случай отказались.

– В скорлупу отраву не запихнешь, – глубокомысленно изрек Багрицкий, – а мясо вроде ничем не посыпано. Ну, с богом!

Они принялись за еду, жуя несколько скованно, потому что втайне каждый боялся, что вот-вот распознает в себе признаки отравления.

– Мне кажется или тот господин у окна на нас смотрит? – пробурчал Гоголь, жуя телятину, обильно сдобренную горчицей (после известных событий хрена ему решительно не хотелось).

Багрицкий, умудрившись принять вызывающую позу, не переставая орудовать ножом и вилкой, посмотрел в указанном направлении и заломил поднятую бровь таким образом, чтобы незнакомцу было неповадно на них пялиться. Однако же он расценил внимание, уделенное ему, по-своему. Товарищи увидели, как он отставляет стакан с недопитым чаем, встает, оправляет сюртук и направляется к ним.

Пока он представляется и в самых любезных выражениях дает понять, что необыкновенно рад знакомству, автор бегло познакомит с ним читателей. Фамилия его была Баскаков, он исполнял столько разных обязанностей при городничем Бендер, что и сам запутался в своих должностях и представлялся просто управляющим делами, что значило все и ничего. Ранним утром Виктор Степанович Черногуб, новоиспеченный голова города, вызвал помощника и сообщил ему по секрету, что в Бендерах остановились двое приезжих из самой столицы, один из которых назвался в гостинице литератором, а второй – его секретарем. Сперва Черногуб решил, что ему подослали ревизоров под вымышленными фамилиями, и здорово трухнул. Когда он за ужином делился опасениями со своей супругой Марией Васильевной, их старшая дочь, девица весьма начитанная, сказала, что фамилия Гоголь ей знакома, сбегала к себе в комнату и вернулась оттуда с неразрезанным еще томом «Вечера на хуторе близ Диканьки». Городничий сам книг не читал, однако же имел представление, какое воздействие оказывают они на умы. Он сказал Баскакову:

– Нужно непременно расположить этого Гоголя к себе. Я титульный лист его сочинения просмотрел. Он в Петербурге издается, а это дорогого стоит. Глядишь, помянет в новой книге добрым словом. Или наоборот. А чтобы наоборот не вышло, надобно эту парочку под надзором держать. Пусть у меня поживут в гостевых покоях. Поезжай и передай мое приглашение вместе с заверениями в моем величайшем расположении. Скажи Гоголю, что я являюсь почитателем его таланта.

– А если он о своих сочинениях разговор заведет? – предположил осторожный Баскаков.

– Беседу о литературе легко поддерживать, – ответил на это Черногуб. – Имел такое удовольствие, с позволения сказать. Знай поддакивай да нахваливай, вот и весь сказ. Писатели – народ недалекий и тщеславный. Ему комплимент сделал, он надулся, как индюк, и уж больше ничего не слышит...

Естественно, этих слов начальника Баскаков передавать Гоголю не стал. Ограничился исключительно лестными выражениями. Писатель, как он заметил, порозовел от удовольствия. Секретарь перестал корчить зверские рожи и дергать себя за ус, что было добрым знаком. Как и следовало ожидать, приглашение было принято.

– Но вы уверены, Николай Викторович, что мы не стесним господина Черногуба? – допытывались товарищи.

Баскаков (дважды упомянувший, что для него великая честь быть тезкою Гоголя) сладко улыбался и не уставал заверять их в обратном.

– Виктор Степанович будет только рад обществу столичных людей. Знали бы вы, как скучно бывает в провинциях. Особенно человеку масштаба нашего городничего. Он Анну на шее носит и, могу вас заверить, непременно к звезде будет представлен. Он к нам аж из Оренбурга прислан по причине бессрочной кончины прежнего городничего.

Гоголь пожелал знать, чем была вызвана эта прискорбная смерть. Баскакор зыркнул по сторонам и, понизив голос, сказал:

– О таких вещах не принято говорить прямо, но вам, как своим новым друзьям, скажу чистую правду. Пьян был предшественник. Угорел-с. Такая вот метаморфоза.

Довольный тем, что так удачно ввернул умное словцо, Баскаков ушел головою в свой стоячий воротник