Непростая задача сбора, обработки и хранения даров долины нисколько не страшила Эйлу, напротив, она хотела заняться ее решением прямо сейчас. Нужно было как-то отвлечь себя от мыслей об одиночестве. Она прекрасно понимала и то, что времени на эту работу у нее осталось совсем немного. Помощников у нее не было, а запасать следовало очень и очень многое. Впрочем, хватало тревог и без того…

Попивая горячий чай, Эйла продолжала плести корзину. Что ей понадобится для того, чтобы пережить долгую зиму?

«Шкура, которой я буду укрываться зимой, – подумала она. – Мясо. Ну а жир? Какой-то запас жира тоже нужен. Зимой без него никак не обойтись. Лучше заняться не корзинами, а коробами из бересты, но для того, чтобы их клеить, мне понадобятся копыта, кости и мездра – иначе клей не сваришь. Где же я возьму большой мех для воды? А ремни для сушилки? Я смогла бы обойтись жилами и внутренностями, которые набила бы жиром, и…»

Ее быстро двигавшиеся пальцы внезапно замерли. Эйла потрясение уставилась прямо перед собой. «Мне достаточно убить одно-единственное большое животное, чтобы все это стало явью! Одно-единственное! Но как это сделать?»

Эйла доплела свою небольшую корзинку, поставила ее внутрь старой, а ту повесила себе на спину. После этого сложила орудия в складку своей накидки, прихватила с собой копалку и пращу и отправилась в сторону луга, где находилась дикая вишня. Сначала она собрала все ягоды, до которых можно было дотянуться с земли, после чего полезла на дерево. Переспевшие кисло-сладкие ягоды она съедала на месте, прочие складывала в свою корзину.

Спустившись вниз, Эйла решила прихватить с собой и вишневой коры, считавшейся сильным средством от кашля. Она стесала каменным топором тонкий слой плотной наружной коры, после чего принялась соскребать ножом мягкий камбий. Когда-то в детстве ей довелось собирать вишневую кору для Айзы. Неожиданно Эйла заметила на поле нескольких мужчин, решивших поупражняться в метании камней и дротиков. Она знала, что подсматривать за другими нехорошо, но ей было интересно, как же старый Зуг будет учить мальчика метанию камней из пращи. Она знала и о том, что женщинам возбраняется брать в руки оружие, однако, когда мужчины ушли, оставив пращу на земле, не смогла устоять перед таким соблазном. Ей страшно хотелось метнуть камень-другой. «Интересно, дожила бы я до этого момента, если бы не подобрала ту пращу? Впрочем, если бы я не научилась владеть ею, Бруд не относился бы ко мне так плохо и мне, возможно, не пришлось бы уходить оттуда… С другой стороны, тогда не было бы и Дарка…

Если бы, если бы… – подумала Эйла с грустной усмешкой. – Зачем думать о том, чего нет? Они там – я здесь. А с пращой охотиться на крупное животное просто смешно. Мне нужен дротик!»

Эйла направилась к реке, чтобы отмыть руки от липкой вишневой смолы и утолить жажду. Путь ее проходил через осиновую рощу. Вид стройных молодых деревьев заставил ее остановиться. Потрогав ствол одной из осин, она просияла. Это именно то, что ей нужно! Она сможет сделать копье!

Эйла поежилась. «Представляю, как озлился бы сейчас Бран! Он разрешил мне охотиться, но только с помощью пращи и никак иначе. Он…

Но что бы он сделал? Что? Я здесь, а они там… К тому же я для них умерла. Здесь только я – я одна…»

И тут что-то оборвалось в ней, подобно перетянутой, не выдержавшей напряжения жиле. Эйла рухнула на колени. «Как бы мне хотелось, чтобы рядом со мной жил какой-нибудь человек! Кто угодно. Какой угодно. Даже Бруду я была бы рада. Если бы он разрешил мне вернуться назад и увидеться с Дарком, я согласилась бы навсегда отказаться от пращи». Эйла зарыдала в голос, прикрыв лицо руками и припав к тонкой осинке.

Ее плач не взволновал ни одного из здешних обитателей. Мелкие создания, населявшие луг и рощу, постарались уйти как можно дальше от этого странного существа, производившего непонятные всхлипывающие звуки. Никто не мог ни услышать, ни тем более понять ее. Во время своих скитаний Эйла лелеяла надежду на то, что ей удастся найти людей – таких же людей, как она сама. Теперь же, когда она решила остановиться в этой долине, надеяться ей было уже не на что. Ей оставалось одно – принять свое одиночество как должное, сжиться с ним. Но не только чувство одиночества мучило Эйлу – ее снедала постоянная тревога о будущем. Она с ужасом думала о приближающихся холодах. Насколько суровы здешние зимы? Сможет ли она пережить эту пору? Все последние дни она жила в страшном напряжении, которое и являлось истинной причиной ее слез. Впрочем, теперь, когда она наплакалась вволю, ей стало заметно легче.

Когда она поднялась на ноги, ее слегка знобило, однако она заставила себя взять в руки каменный топор и принялась подрубать сначала одну, потом другую молодую осинку. «Я видела, как мужчины делают копья, – подумала она, срубая с деревца ветки. – Это совсем не сложно». Она оставила очищенные от ветвей стволы на краю поля и отправилась собирать колосья односеменной пшеницы и ржи. Этому она посвятила весь остаток дня. Возвращаясь назад, она прихватила с собой и будущие древки копий.

Едва ли не весь вечер ушел у нее на очистку осиновых стволов от коры и на их обстругивание. Во время короткого перерыва она приготовила немного зерна (она собиралась съесть его с остатками рыбы) и рассыпала вишню по матам. Эйла приготовилась к следующему шагу еще до наступления темноты. Она перетащила древки в пещеру и, отмерив на одном из них нужную длину, несколько больше ее собственного роста, сделала зарубку. После этого она принялась обжигать отмеренную часть в пламени костра, равномерно вращая древко вокруг оси, как это делали мужчины из Клана. Сняв почерневший верхний слой зубчатым скреблом, она продолжила обжиг, время от времени углубляя круговую канавку. Когда наконец верхняя часть ствола отломилась, она занялась обжигом и заточкой острия копья, после чего взялась за обработку второй осины.

Работу эту Эйла закончила очень поздно. Она чувствовала крайнюю усталость, которая ее радовала. Чем больше устаешь, тем сильнее хочется спать. Ночи стали для нее самым тягостным временем. Эйла засыпала огонь, подошла к выходу из пещеры и подняла глаза к ночному небу, усеянному множеством сверкающих звезд, пытаясь хоть как-то отсрочить время отхода ко сну. Ложе ее представляло собой неглубокую яму, заполненную сухой травой, на которую была брошена шкура. Эйла направилась туда медленным шагом и легла на шкуру так, чтобы были видны тлеющие уголья костра.

Стояла полнейшая тишина. Здесь не было ни людей, готовящихся отойти ко сну, ни храпа, ни звуков любовных игр – ни единого вздоха, кроме ее собственного дыхания. Она потянулась к мягкой шкуре, которой когда-то подвязывала к спине сына, и прижала ее к груди, почувствовав, как по щекам побежали горячие слезы. Она укрылась с головой и свернулась в калачик, чувствуя, что на сей раз ей не скоро удастся заснуть.

Эйла проснулась оттого, что ей захотелось облегчиться. Она вышла из пещеры и увидела у себя на ноге кровь. Вернувшись назад, она стала рыться в своих нехитрых пожитках, разыскивая полоски мягкой кожи и специальный пояс. Кожу эту давно следовало выбросить. Эйла пыталась стирать ее, однако она стала жесткой и засаленной. Если бы у нее была шерсть муфлона… Она вспомнила о мягкой кроличьей шкурке. «Я хотела оставить эту шкурку на зиму, но до той поры я еще успею добыть кроликов…»