Она едва не разрыдалась, понимая, что ей так и не удастся найти нужных слов.

– Я знаю, Нория. Знаю…

Он сделал шаг назад и, улыбнувшись, легко похлопал ее по животу. Заплаканное личико Нории осветилось улыбкой.

– Нория делай Зеландонии. – Она нежно коснулась его века. – Нория делай Джондал. Хадума…

– Да, – кивнул Джондалар. – Тамен сказал мне об этом. Джондал – шестое поколение Хадумаи… – Он взял в руку свой мешочек. – Нория, я хочу кое-что дать тебе, слышишь? – Достав из мешочка каменную доний, он вложил ее в раскрытую ладонь Нории. Как ему хотелось сказать ей о том, сколь дорога ему эта старинная, передававшаяся из поколения в поколение вещь, полученная им от матери… Он печально улыбнулся. – Эта доний – моя Хадума. Хадума Джондалара. Теперь она твоя. Хадума Нории.

– Хадума Джондалара, – изумилась она, глядя на резную каменную фигурку. – Хадума Джондалара? Нория?

Он утвердительно кивнул. Заливаясь горючими слезами, Нория поднесла доний к губам.

– Хадума Джондалара…

Тонкие ее плечики сотрясались от рыданий. Совершенно неожиданно она поцеловала его в лицо и, заплакав еще горше, не разбирая дороги, побежала к стоянке.

С ними прощался весь лагерь. Рядом с несчастной, обливавшейся слезами Норией стояла довольная, улыбающаяся Хадума. Джондалар вновь смахнул со щеки Нории слезинку и поднес руку к губам. Нория печально улыбнулась. Джондалар вздохнул и направился к терпеливо дожидавшемуся его Тонолану, заметив в последний момент томный взгляд, брошенный на Норию Джереном.

Нория стала женщиной, получившей благословение самой Хадумы. Ее ребенок должен был осчастливить очаг ее мужчины. Все уже знали о том, что во время Ритуала она испытывала блаженство и радость, и это значило, что она станет хорошей женой – любвеобильной и желанной.

– Ты действительно считаешь, что твой дух даст Нории ребенка? – поинтересовался Тонолан, когда стоянка осталась позади.

– Что я тебе могу ответить? Хадума очень мудрая женщина… Она знает куда больше, чем все остальные… Она действительно «большой шаман». Если кто-то и способен на такие вещи, так это она.

Какое-то время они молча шли вдоль берега. Наконец Тонолан сказал:

– Большой Брат, мне нужно задать тебе один вопрос.

– Задавай.

– Как это тебе удается? Я знаю, все мужчины говорят, что они готовы участвовать в Ритуале Первой Радости хоть каждый день, хотя на деле многие побаиваются его… Я знаю нескольких мужчин, которых постигла неудача, – ты понимаешь, о чем я… Честно говоря, я и сам не очень-то уверенно чувствую себя в этой роли, пусть у меня и не было таких случаев, чтобы я с ней не справился. Тебя же выбирают постоянно, верно? Мало того, все эти женщины после этого влюбляются в тебя. Как ты это делаешь? Я наблюдал за тобой во время празднеств, но ничего необычного не заметил – ты делаешь это точно так же, как и все остальные.

– Не знаю, Тонолан, – ответил Джондалар, пожав плечами. – Я пытаюсь быть заботливым, и только.

– Можно подумать, другие мужчины этого не делают. Здесь явно что-то не так. Как это говорил Тамен? «Делать женщина приятный – трудно». Скажи, в чем твой секрет? Я стараюсь не делать ей больно, и только. Был бы ты недоразвитым, я бы еще понял… Давай, открой своему братишке секрет. Я ведь никогда не тяготился женским обществом, ты же знаешь… По мне, чем их больше, тем лучше.

Джондалар замедлил шаг и повернулся к Тонолану:

– Да, с тобой все понятно. Наверное, я обещал Мароне вернуться именно для того, чтобы у меня был повод уйти от любой из них. – Джондалар наморщил лоб. – Ритуал Первой Радости является для женщины совершенно особым событием. Для меня – тоже. Но многие молодые женщины в каком-то смысле так и остаются девочками. Им что мальчишки, что мужчины – все едино… Как ты скажешь такой молодой женщине, с которой ты только что провел эту особую ночь, что предпочел бы иметь дело не с нею, а с женщиной более искушенной в любовных делах? Великая Дони, Тонолан! Мне не хочется обижать их, но влюбиться и провести вместе ночь – не совсем одно и то же.

– Джондалар, порой мне кажется, что ты никогда никого не любил.

Джондалар ускорил шаг.

– Что ты хочешь этим сказать? Я любил многих женщин.

– Как тебе сказать… Мы говорим о разных вещах.

– Откуда ты это знаешь? Ты-то сам кого-нибудь любил?

– Да. Со мной такое случалось несколько раз, пусть обычно это длилось и недолго… Ладно, Брат, не хочешь говорить, не говори. Можешь от меня не убегать.

Джондалар вновь пошел помедленнее.

– Может, ты и прав. Я действительно никого не любил… Наверное, я вообще никого не полюблю…

– Ну и что с того? Кому от этого будет хуже?

– Слушай, оставь ты меня в покое! – зло выпалил Джондалар и тут же совсем другим тоном добавил: – Не знаю, Тонолан… Мне нравятся женщины… Каждый раз, когда я участвую в Ритуале Первой Радости, сердце мое переполняется любовью и восторгом. Но я предпочитаю иметь дело с женщинами, а не с девушками. Она должна быть свободной и раскованной, со своими желаниями и предпочтениями, понимаешь? При этом она может быть молодой или старой, наивной или опытной – словом, какой угодно…

– Много хочешь, братишка.

– Ты спросил – я ответил.

Какое-то время они шли молча.

– Слушай, может, ты знаешь, сколько лет Зеландонии? – неожиданно спросил Тонолан. – Наверное, чуть помладше Матери, верно?

Джондалар мгновенно насторожился.

– Почему ты об этом спрашиваешь?

– Говорят, еще несколько лет тому назад она была редкостной красавицей. Старые люди утверждают, что никто не мог с ней сравниться. Мне трудно это понять, но они почему-то считают ее достаточно юной для того, чтобы быть Первой из Тех, Кто Служит Матери. Расскажи мне о ней, Большой Брат. И ответь мне, правда ли то, что они говорят о тебе и Зеландонии?

Джондалар остановился и заглянул в лицо своему брату.

– Сначала скажи, что они говорят обо мне и Зеландонии? – процедил он сквозь зубы.

– Прости… Не надо было мне говорить об этом… Будем считать, что я ни о чем тебя не спрашивал, идет?

Эйла вышла из пещеры и, остановившись на краю каменного карниза, принялась потягиваться и тереть глаза. Солнце только-только взошло; прикрыв глаза рукой, Эйла стала искать взглядом табун. Она провела в пещере всего несколько дней, но подобное начало утра уже стало входить у нее в привычку. Такой обычай делал ее одинокое существование более сносным – в эти минуты она вспоминала о том, что в долине живут, кроме нее, и другие живые существа.

Она уже была знакома с повадками лошадей, знала, куда и когда они ходят на водопой и под какими деревьями скрываются от полуденного зноя. Она стала выделять некоторых животных. Ей нравился годовалый жеребенок с очень светлой сероватой шкурой, казавшейся на фоне его темных задних ног и жесткой гривы едва ли не белоснежной; темная полоска виднелась и на его спине. Эйла выделяла среди прочих и мышастую кобылицу с жеребенком, шкура которого имела такой же золотистый цвет, как и у жеребца. Конечно же, самым заметным в табуне являлся его вожак, место которого когда-то должен был занять один из годовалых жеребят, вызывавших у жеребца досаду, или кто-нибудь из еще более молодых животных. Золотистый жеребец с темно-коричневыми гривой и задними ногами находился в самом расцвете сил, что не могло не сказаться на его повадках.