— Хорошо, — кивнул Фархад и сделал плавный жест, давая понять, что Сулеми пора идти. Напоследок, словно припомнив, он еще раз сказал:

— Ты мне найди тех, что стреляли на площади. Мне их головы нужны.

Сулеми кивнул и откланялся.

После неудавшегося покушения Абдул перебрался к своему дальнему родственнику и почти не выходил на улицу, и тем не менее дважды за короткое время ему пришлось выезжать на север. Всякий раз из поездок он возвращался подавленным. Амира и Муртаза уже знали, в чем причина: повстанцы на севере готовили штурм Мергеши и очень рассчитывали на группу Абдула — устранение Фархада было способно ослабить сопротивление правительственных войск. Но к Фархаду теперь было не подступиться. Напуганный покушением, он нигде не появлялся, и никто не мог даже приблизительно сказать, где находится президент. По телевидению передавали записи выступлений Фархада — и только.

— Вы обязаны как можно больше времени проводить в городе, — инструктировал Абдул товарищей. — Предатель не может все время прятаться в норе. Ходите по улицам, смотрите, слушайте — что-нибудь да и всплывет.

В один из дней им наконец повезло, во всяком случае, так они думали поначалу. Муртаза принес весть о том, что Фархад должен выступить перед выпускниками военного училища. Они едва успели присмотреть место на крыше одного из домов, примыкавших к плацу, и под покровом ночи доставить туда оружие. Территория училища с этой позиции была как на ладони, и Абдул рассчитывал, что наконец-то дело будет сделано. Но вместо Фархада явился министр обороны Бахир, и заговорщики полдня жарились на солнце, изнывая от жары и сознания того, что им снова фатально не повезло.

Ни Муртаза, ни Амира не высказали сожаления. Все они стали немногословными в последние дни. Абдул знал причину. На следующий день после событий у президентского дворца Амира спросил его:

— Как получилось, что Хусейн погиб?

Абдул посмотрел ей в лицо и понял, что она видела все.

— Он был смертельно ранен, — ответил он коротко. — Мы не могли спасти его — солдаты были рядом. И тогда я сделал все, чтобы он не страдал. — Мы не могли рисковать делом, у нас есть задача — уничтожить предателя, и до тех пор, пока мы не выполним ее, мы обязаны жить.

Амира ничего не сказала, но по ее глазам Абдул понял — она осуждает его, и проговорил как можно жестче:

— Если ты боишься, можешь в следующий раз не выходить на операцию.

Она покачала головой.

— Нет, я пойду. Но вот что… Если кого-то снова ранят — мы не должны дать ему умереть!

Только сейчас Абдул понял, что она боится за Муртазу. Это о нем она говорит. Его губы дрогнули, и он проговорил вполголоса.

— Все будет хорошо, вот увидишь. Разве мы виноваты, что так получилось? Идет война, в которой нас всего трое, а врагов — тысячи, и потери неминуемы.

Занятия с Хомутовым Сулеми записывал на видеопленку, чтобы иметь возможность наглядно продемонстрировать ошибки своего подопечного. В первой половине дня они отрабатывали походку, жесты, мимику, манеры президента, а после обеда усаживались перед монитором и прокручивали кассету.

Хомутов нравился себе, временами он начинал хохотать, наблюдая за своими похождениями, но Сулеми его восторгов не разделял. Указывая пальцами на экран, он наставительно говорил:

— Здесь, Павел, ошибка. Президент здоровается обычно коротко, рукопожатие четкое, энергичное.

— А у меня разве не так?

— Нет, нет, — Сулеми морщился.

Они повторяли одно и то же десятки, сотни раз, движения Хомутова стали почти автоматическими, но все равно это было не то, что требовалось. С Сулеми соглашался и Гареев. Во дворце он появлялся не часто, и для него успехи Хомутова были более явственны, но стоило присмотреться, и липа становилась очевидной.

И Гареева, и Сулеми это раздражало, поскольку близился тот день, когда с Хомутовым намеревался встретиться президент Фархад. Он уже не раз выражал свое нетерпение и готовность проэкзаменовать своего двойника, но Сулеми пока удавалось ограничиться демонстрацией видеозаписей, при этом он выбирал наиболее выигрышные фрагменты. Даже в этих тщательно отобранных эпизодах Хомутов отнюдь не выглядел президентом на все сто, и Фархад заметил это и не преминул указать Сулеми.

— Обучение еще не закончено, товарищ президент, — коротко отвечал на это начальник охраны. — Недостатки мы видим и стремимся устранить их.

Тем не менее он знал, что сделать это вряд ли удастся.

В один из дней полковник не выдержал во время очередного просмотра и вспылил. Хомутов побагровел, слушая его брань, но смолчал. Сулеми прикрыл веки, давая утомленным глазам отдых.

— Согласен, — сказал он, помолчав минуту. — Но ничего не могу поделать. Все средства исчерпаны. Павел даже в мелочах все делает точно, но ощущения подлинности не было и нет.

Гареев посмотрел на Хомутова с прищуром и спросил:

— Ты, может быть, ваньку валяешь? А? Домой захотелось, притомился?

Хомутов дернул плечом. Сейчас он готов был взорваться.

— Хотел бы я иметь право объяснить тебе, сколько и каких голов полетит, если операция сорвется, — продолжал Гареев. — Но речь даже не об этом. Тебя должна волновать судьба только одного человека — Павла Хомутова. А будущее его, в случае неудачи представляется мне весьма смутно. Думай, Хомутов, думай.

Голос у него стал грудным, полковник словно ворковал, но от этого воркования у Хомутова сжалось сердце.

— Как знаете, — пробормотал он. — Я делаю все, что в моих силах.

— Значит, не все, Хомутов.

— Все! Все! — повторил тот упрямо.

Гареев отвернулся.

— Мое мнение, товарищ Сулеми, таково, — сказал он. — Вы можете продолжать работу хоть двадцать четыре часа в сутки, но это уже не принесет результата.

Сулеми меланхолично кивнул. Он уже прикидывал, что скажет президенту. Картина вырисовывалась безотрадная.

— А если попытаться попробовать кого-нибудь другого? — предложил он.

— Кого? — пожал плечами Гареев.

— Может быть, в Москве…

Гареев безнадежно махнул.

— Время. Не забывайте о времени. К тому же кандидатура Хомутова предложена председателем Комитета.

— Но если он никуда не годится! — обычно невозмутимый Сулеми почти кричал.

— Стоп, стоп, — Гареев поморщился. — Так не пойдет. Надо думать, как выйти из этого положения.

Они говорили так, будто Хомутова здесь уже не было. Попробовали, не вышло — и его отшвырнули, как бесполезную вещь.

— Вы сами виноваты, что ни черта не выходит, — неожиданно сказал Хомутов. — Вы, профессионалы, решили, что достаточно скопировать лишь внешние признаки. Чистый бред. Я могу тысячу раз повторить приветственный жест президента — но что он думает в этот момент? Этого я не знаю. Я пожимаю руку Сулеми, и Сулеми говорит, что Фархад это делает иначе. Ясное дело — иначе. У него к Сулеми особое отношение. Вы добиваетесь того, чтобы я встречался с людьми, которые постоянно видят президента, и при этом хотите, чтобы они меня принимали за Фархада. Но в таком случае я должен думать, как Фархад, и чувствовать, как Фархад. Я должен знать о нем гораздо больше, чем знаю сейчас.