бабушка. Ну, и вот, когда она состарилась, соответственно, их роли поменялись…

– Так, – Марина оценивающе взглянула на меня. – А когда она решилась на… на этот роковой шаг, на аборт, ее бабушка была еще жива?

– Нет, – я покрутил головой, опустил глаза. – Она раньше умерла. Задолго…

– Это хорошо, – кивнула Марина.

Я взметнул голову, секунду подумал и тоже кивнул:

– Да. Это хорошо…

Некоторое время мы сидели молча, и я думал, кто из нас первым заговорит. Понял: первым заговорит тот, кому это больше надо. Значит, я.

– Я всю жизнь этого боялся. И не хотел, чтобы это случилось. – Я посмотрел на Марину. Она слушала, хотя пока не понимала. – Влюбиться, в смысле. То есть я женился на очень хорошей женщине. Лучшей. Все мои однокурсники к тому времени уже женились…

– И тебе пришла пора.

– Да. Ну, детскую любовь в школе я не считаю… И вот мне встретилась. Красивая. Очень понимающая, добрая. Любящая. Мне казалось, что это важнее – чтобы тебя любили, а не ты. Так оно надежнее. Мне так казалось… И я поэтому не хотел, чтобы мне встретилось что-то такое… От чего бы мне снесло крышу и что поставило бы под удар мою семью – человека, за которого я принял ответственность. Который положился на меня.

Марина подняла палец, привлекая внимание и прося вставить слово:

– А твои родители всю жизнь вместе прожили, я так понимаю?

– Нет. А вот у Лены, у жены, как раз вместе. Это вот я и называю «из хорошей семьи». А я как раз хотел такую.

– Из хорошей семьи девочка Лена… – задумчиво проронила моя собеседница. – Как ты и хотел… И ты, конечно, ей все рассказал, да? О том, какая беда с хорошим мальчиком случилась – произошло, чего ты так боялся – ты влюбился. Но ей, конечно, ничего не угрожает! Ты ее не бросишь! Ты бросишь ту, которую любишь. Причем с ребенком. А как иначе? Да? Ты же хороший мальчик!..

Так. Кажется, психолог на том конце провода кончился. Немного его там было налито. Быстро опустело. И осталась на донышке только обиженная кем-то – хорошо, что не мной, – женщина.

– Марин. – Я теперь неотрывно смотрел на экран, на лицо собеседницы. – Ты сейчас себя слышишь? Ты говоришь не как психолог! Откуда эти саркастические интонации? Что, знакомая по жизни ситуация нарисовалась?

Надо сказать, она быстро взяла себя в руки. Отрицать не стала, потому что положение было слишком явным. А лучший способ обороны – это наступление. И она в него перешла.

– А кто тебе сказал, что я должна вести себя с тобой как психолог?

Хороший ход. Действительно, я же ей за сеанс не платил. Но это на дурачков. И у меня есть на это ответ.

– Твой диплом! Твой диплом мне это сказал. Обученный художник рисует как профессионал, а не как ребенок из детсада. Балерина не налажает и на дискотеке. Профессиональный фотограф композицию кадра даже на мыльнице выстроит. Писатель как пятиклассник не напишет, просто не сможет. Опытная медсестра в вену даже бесплатно попадает. А психолог не будет впадать в истерики и бабство в разговоре с человеком.

Пока я говорил, по ее лицу, как по колеблемому ветром полотнищу флага прошла целая гамма эмоций. И конец моей тирады пришелся на смиренное успокоение.

– Ты прав. Тут мое личное подключилось. Сэмоционировала. Даже диетолог может иногда съесть пирожное. Но лучше, если никто не видит.

– Будем считать, что никто не видел… Значит, ты тоже в женатого влюбилась? – И чтобы не дать ей возможности соврать, сказав «нет», я уточнил: – Кем он был? Похож на меня?

Марина словно в первый раз оценивающе взглянула на меня. Отвела глаза.

– Есть что-то. Не внешне только, а по поведению. Но женщины вообще на внешность мало внимания обращают. Так что это мог быть и ты… – Она вдруг изменила интонацию и опять изучающе взглянула на меня. – А я правда на нее сильно похожа?

– Ну, сейчас мне кажется, уже чуть меньше, чем в первый момент, но, в принципе, да, сильно.

– Ага. И скажи мне тогда вот сейчас, – Марина как-то незаметно перехватила инициативу, снова заговорив о том, что ее волновало явно больше, чем меня, – ты теперь не жалеешь, что променял любовь на стабильность?

– Честно?.. Не знаю. Иногда всплывает такой вопрос, но… Тут ведь дело не в стабильности и не в привычке, как вам, бабам, кажется. А, наверное, в ответственности. Перед человеком, который на тебя рассчитывал…

– Да-да, прикрываться ответственностью… А ты говорил ей перед свадьбой, этой своей Лене, что не любишь ее?

– Блин! Вы, бабы, чеканулись на этой любви! Любовь – это игрушка! Иногда – помеха. Любовь для жизни – не главное! Как раз второстепенное! Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда. Брак, основанный на любви, как известно, менее стабилен, чем на расчете. Я не имею в виду расчет, там, денежный или финансовый, а – человеческий! Если тебе этот человек подходит, понимает, любит…

– Ага! Любит!

– Да, любит! Женщине полюбить просто, а разлюбить трудно. Вам даже на внешность плевать. Женщина и Квазимодо полюбит. Я, знаешь, читал, кто-то оставил наблюдения за ездовыми собаками на Аляске…

– Да хер с ними, с собаками! – разозлилась Марина. – Вот так вы всегда предаете любовь…

– Нет! Нет, Марина! Как раз не предаем. Потому что из-за какой-то там любви не уходим от человека! Любовь неживая, а человек живой. А предать можно только человека.

Марина так всплеснула руками, что едва не задела кружку с чаем. Он, наверное, уже остывает там у нее…

– «Не предаем!» Надо же – «Не предаем»! «Не живая!» Ты отправил… Ну, не отправил впрямую, но косвенно отправил свою женщину на аборт. Живую. Убил. И ты не виноват! Не предал!

Я поморщился.

– Да! Так вышло, – сказала за меня Марина, передразнив мою сокрушенную интонацию. – И ты, значит, не предал никого, да? Не предал природу? Не предал себя? Или ты тоже неживой? Не предал любимую женщину?.. А вот нелюбимую женщину, которая, наверное, и сейчас с тобой…

– Со мной. И не говори, что она не любимая. Чем больше я с ней жил, тем больше любил. Просто это другая любовь.

– Привычка! А не «другая любовь»…

– Нет, – жестко отрезал я. – Не привычка. Это по-другому называется – человечность. Ты не знаешь такого слова. Потому что ты самка!

Она замолчала.

– Я предлагал же тебе… тьфу… Инне предлагал жить втроем, но и она, и Лена отказа…

В лице Марины снова что-то неуловимо изменилось, она сделала