– Представьте себе, Франц, постоянно ходили слухи, которые некоторые пропускали мимо ушей: что де Кастри то ли посещает, то ли преследует дама, с тюрбаном либо широкополой шляпой, но обязательно с вуалью, на голове, которая одевается в струящиеся платья и притом очень быстра в движениях. Этих двоих можно было увидеть вместе на оживленной улице, или на Эмбаркадеро, или в парке, или на противоположном конце переполненного театрального фойе; обычно они быстро шли и возбужденно или сердито разговаривали, постоянно жестикулируя, но стоило к ним приблизиться, как дама исчезала. Судя по рассказам, все же бывали случаи, что она оставалась, но он никогда не представлял ее, не заговаривал с нею при ком бы то ни было и вообще вел себя так, будто они совершенно незнакомы. Однако при этом он казался раздраженным и даже, по словам одного-двоих знакомых, испуганным.

– И как же ее звали? – осведомился Франц.

Байерс сверкнул улыбкой:

– Я ведь уже сказал, мой дорогой Франц, что он ни разу не представил ее никому. В лучшем случае он называл ее «эта женщина», а иногда, как ни странно, «упрямая и надоедливая девчонка». Возможно, несмотря на все его темные чары, тиранический характер и ауру садомазохизма, он боялся женщин, и она каким-то образом олицетворяла или воплощала этот страх.

Реагировали на эту таинственную фигуру по-разному. Мужчины, как правило, были снисходительны, заинтригованы и строили предположения, вплоть до самых диких: в разное время предполагалось, что она Айседора Дункан, Элеонора Дузе или Сара Бернар, хотя в то время им было, соответственно, около двадцати, сорока и шестидесяти лет. Но, говорят, истинное очарование не стареет; вспомнить хотя бы Марлен Дитрих, или Арлетти, или (звезду из звезд) Клеопатру. Напомню, что ее лицо всегда было покрыто черной вуалью, на которой иногда к тому же был узор из россыпи черных горошин, как будто множество выстроенных по неведомому порядку «мушек» или, как якобы сказала одна дама, «короста от черной оспы».

Если уж на то пошло, ее единодушно ненавидели все женщины.

Конечно, это описание, вероятно, несколько искажено преломлением через мнение Клааса и Рикера, от которых я получал эти сведения. Рикер, часто ссылавшийся на египетскую мудрость и ученость, считал, что таинственная леди была все той же полячкой-любовницей, сошедшей с ума от любви, и сдержанно не одобрял того, как обращался с нею де Кастри.

Конечно же, все это оставляло простор для бесконечных домыслов о сексуальной жизни де Кастри. Некоторые говорили, что он гомосексуалист. Даже в те дни в «сером городе любви», как выразился Стерлинг, имелись свои гомофилы – не случайно же родилась ни с чем вроде бы не связанная строчка о «городе мужской любви». Другие утверждали, что он приверженец садомазохизма с кнутами, ошейниками и самыми неприглядными издевательствами. (Знаете, ведь в ходе подобных развлечений довольно много парней чисто случайно сами себя и задушили.) Одновременно ходили слухи даже взаимоисключающего порой содержания: что он педераст, извращенец, фетишист, совершенно асексуален, что его тиберийские похоти могли удовлетворить только стройные маленькие девочки… Извините, Франц, если я оскорбил ваш слух, но в связи с де Кастри действительно упоминались все «пути левой руки» и их типичные проводники или проводницы.

Однако на деле все это второстепенно. В этой связи по-настоящему важно то, что какое-то время самому де Кастри казалось, будто он поставил выбранную им группу именно на ту позицию, где хотел ее видеть.

– НАИВЫСШИМ ВЗЛЕТОМ приключений Тибо де Кастри в Сан-Франциско, – продолжил Дональдус, – на мой взгляд, стало создание (в обстановке великой секретности, с отсевом кандидатур, тайными сообщениями и какими-то редко, хоть и пышно, проводившимися в узком кругу оккультными церемониями) Герметического ордена…

– Вы имеете в виду тот Герметический орден, о котором упоминает Смит, или, точнее говоря, автор дневника? – перебил его Франц. Он слушал, испытывая смешанное чувство восхищения, раздражения и странного веселья, пребывая мыслями (по крайней мере, наполовину) где-то в другом месте, но после упоминания Великого шифра стал слушать куда внимательнее.

– Совершенно верно, – кивнул Байерс. – На этом я остановлюсь несколько подробнее. В Англии в то же время существовал Герметический орден Золотой Зари, оккультное общество, куда входили такие персоны, как поэт-мистик Йейтс, который вел беседы с овощами, пчелами и озерами, а также Дион Форчун и Джордж Рассел (тот, что подписывался А. Е.), и ваш любимый Артур Мэкен; знаете, Франц, я всегда думал, что в его «Великом боге Пане» сексуально зловещая femme fatale Хелен Вон имела реальный прототип – сатанистку Диану Вон, хотя мемуары последней (а возможно, и она сама) были мистификацией, сочиненной французским журналистом Габриэлем Жоганом…

Франц нетерпеливо кивнул, сдержав просившийся на язык возглас: «Продолжайте, Дональдус, не отвлекайтесь!»

Но собеседник понял его и без слов.

– Как бы то ни было, в 1898 году Алистеру Кроули удалось присоединиться к «Источнику Золотистого дня» (изящно, не так ли?), и он чуть не разрушил общество своими требованиями исполнения сатанистских ритуалов, черной магии и прочих реально крутых вещей.

В подражание, но и, несомненно, с ироническим вызовом, де Кастри назвал свое общество Герметическим орденом Ониксовых сумерек. Говорят, он носил большой черный перстень, выполненный в технике pietra dura, с отполированной до блеска мозаичной печаткой из оникса, обсидиана, черного дерева и черного опала с изображением хищной черной птицы (возможно, ворона).

Именно на этой стадии успехи де Кастри закончились, и окружавшая его атмосфера постепенно сделалась очень неблагоприятной. К сожалению, об этом периоде мне труднее всего было раздобыть достоверные сведения (да и вообще какие-либо сведения) по причинам, которые являются или станут вполне очевидными.

Я попытался, в меру сил, создать реконструкцию событий. Возможно, дело обстояло так: создав тайное общество, Тибо сразу же открыл относительно немногочисленной группке избранных членов, что его утопия является отнюдь не далекой мечтой, а ближайшей перспективой, и что достигнуть ее надлежит насильственной революцией, как материальной, так и духовной (то есть параментальной), а также что главным (и поначалу единственным) инструментом этой революции должен стать Герметический орден Ониксовых сумерек.

Начало этой насильственной революции он предполагал положить террористическими актами наподобие тех, какие в то время (незадолго до неудачной революции тысяча девятьсот пятого года) совершали нигилисты в России, но подкрепив их большим количеством нового вида черной магии, а именно – созданной им мегаполисомантии. Целью должна была быть деморализация, а не истребление, по крайней мере на первых порах. Бомбы с черным порохом должны были взрываться в общественных местах и на крышах больших зданий в безлюдные ночные часы. Другие большие здания следовало погружать во тьму, выключая главные электрорубильники (которые нужно было предварительно отыскать). Анонимные письма и телефонные звонки должны были усилить панику.