Винсент она тоже нравилась. Здесь было тихо, если не считать неизменного шума двигателей. Она наклонилась над поручнем и стала смотреть на океан.

– Приятно сбежать подальше от земли, – произнесла она. Со всех сторон их окружал бесконечный горизонт.

– А ты так и не ответила на мой вопрос.

– Да, ты спросил, почему я ушла в море.

– Я выбрал не самый удачный способ начать беседу, – сказал он. – Наверное, это как-то слишком очевидно, раз уж мы здесь и стоим на палубе. Но с чего-то же надо начать.

– Это странная история, – сказала Винсент.

– Слава богу. Я уже сто лет не слышал интересных историй.

– В общем, – начала Винсент, – я встречалась с одним мужчиной. И все закончилось немного драматично.

– Понимаю, – сказал он. – Я не хочу допытываться, если у тебя нет желания говорить на эту тему.

Она поняла, что он в общих чертах уловил суть истории, скрывавшейся под поверхностью, как айсберг, и перед ней возникли две возможности, два пути: рассказать, что она жила с преступником, рискуя вызвать у него презрение, или примкнуть к числу тех утомительно загадочных людей, с которыми никому не хочется общаться, потому что они и рта не могут раскрыть без намеков на «страшные тайны» не для чужих ушей.

– Нет, все в порядке. На самом деле не совсем… Я решила уйти в море не из-за того, что он сделал. А просто потому, что на суше мне постоянно попадались не те люди.

– В этом-то и проблема с сушей, – ответил Джеффри. – Слишком много на ней людей.

Последние вечера на суше

Поначалу ей казалось, что она сможет пережить крах царства денег, остаться в любимом городе и начать здесь новую жизнь. На следующее утро после новогодней вечеринки она проснулась в одиночестве, дрожа от холода, в их пристанище на Манхэттене. Одеяло сползло на пол. Она встала, приняла душ, сварила кофе и несколько минут смотрела в окно на Центральный парк. Она уже знала, что Джонатана арестуют и что она любуется этим видом в последний раз. Джонатан оставил в квартире красивую дорожную сумку кремового цвета со вставками из коричневой кожи. В шкафу висели два платья, которые, как ей казалось, можно выгодно продать, лежали пять тысяч долларов наличными, а в сейфе были украшения. Она спрятала деньги и драгоценности в свой жакет и сложила в сумку, аккуратно свернула платья и сменную одежду.

Затем пошла с чашкой кофе в ванную, взглянула на лакированную коробку, в которой хранила косметику, и замерла. За все время, что она была с Джонатаном, она никогда не появлялась перед ним ненакрашенной. Теперь вид своего лица без макияжа казался ей странным, но тем утром, когда ее лжемуж был на грани ареста или уже находился под стражей в полиции, ее влекла перспектива выглядеть не похожей на саму себя. Винсент пила кофе и рассматривала свое отражение в зеркале. Она заметила, что не так давно достигла некого рубежа, когда в состоянии усталости лицо выглядит не просто утомленным, но и чуть постаревшим. Ей почти исполнилось двадцать восемь.

Она нашла в шкафу маникюрные ножницы и начала методично обрезать волосы. Винсент сразу почувствовала легкость в голове, и еще ей стало чуть холоднее. Спустя полчаса, когда она навсегда покидала это здание, консьерж в лобби долго присматривался к ней, прежде чем его лицо осветила стандартная улыбка. Она зашла в ближайшую парикмахерскую поправить стрижку. «Дети порезали вам волосы, пока вы спали?» – нахмурившись, спросил у нее парикмахер. Затем она купила в аптеке очки с минимальными диоптриями, хотя у нее не было проблем со зрением. Винсент изучила в зеркале в аптеке свой новый образ. Ей казалось, что в очках, с короткой стрижкой и без макияжа она выглядела совсем другим человеком.

Спустя неделю она нашла съемное жилье в пригороде у станции «Хадсон Лайн», в нескольких остановках от Центрального вокзала, – квартиру для помощника по хозяйству: на деле она оказалась комнатой над гаражом, в один угол которой была втиснута ванная, а в другой – крохотная кухня. Она спала на полу на матрасе, обставила свое жилище шкафом, купленным в секонд-хенде Goodwill за 40 долларов, карточным столиком от хозяина квартиры и стулом, который нашла на улице в день вывоза мусора. Больше ей ничего не было нужно. Через три недели после ареста Джонатана она устроилась барменшей в Челси. Короткие смены позволяли ей в свободное время работать стажером на кухне ресторана в Нижнем Ист-Сайде. Там ей нравилось больше, потому что барменам приходится работать на публику. Они всегда окружены людьми, которые следят за каждым их движением. Всякий раз, когда Винсент поднимала голову и видела новые лица у барной стойки, ее на мгновение охватывал ужас: что, если это один из инвесторов?

Полтора года спустя она в первый и последний раз за долгое время увидела Миреллу. Весной 2010-го Винсент стояла за стойкой в Челси, когда в бар вошла Мирелла с компанией из шести-семи человек. Волосы Миреллы были заплетены в великолепные африканские косички, на губах огненно-красная помада. Ее наряд на первый взгляд казался небрежным, но это была особого рода дорогая небрежность, посылавшая закодированные сигналы: толстовка за 700 долларов, джинсы с потертостями, тщательно нанесенными мастерами в Дейтроте, сношенные ботинки за тысячу и так далее. Она выглядела потрясающе.

– Постоянные клиенты, – сказал Нед, перехватив взгляд Винсент. Она сдружилась с ним больше, чем с остальными коллегами; он был мягким по характеру и писал магистерскую диссертацию о поэзии, хотя и не любил об этом говорить. В тот вечер посетителей было не так уж много, но они оба вышли на смену.

– Да? Я их еще ни разу не видела.

Официантка показала Мирелле и ее спутникам столик в углу.

– Просто ты никогда не работала по четвергам.

Мужчина в блестящем синем пиджаке приобнимал Миреллу за плечи. Винсент ужасно хотелось, чтобы Мирелла ее заметила, и в то же время ее тянуло сбежать. Она трижды пыталась до нее дозвониться – сначала в день, когда арестовали Джонатана, потом еще два раза, когда узнала о смерти Файзаля. Каждый раз она попадала на автоответчик.

– Все нормально? – спросил Нед.

– Да-да, – ответила Винсент. – Ты не против, если я отойду на пять минут?

– Нет, конечно, иди.

Винсент выскользнула на улицу через дверь на кухне и немного прошлась. Казалось, всего за одну ночь неожиданно зацвели вишневые деревья, и теперь цветы сияли в темноте, будто множество огоньков на ветках. Но бесконечно курить одну сигарету невозможно, и когда она вернулась в бар, Мирелла с одной из подруг отделилась от компании и подошла к стойке. Мирелла была вправе высказать ей все, что думала, любые обвинения и проклятия, какие только были у нее на уме последние два года, и Винсент ответила бы, что ей невыразимо жаль, что если бы она хоть о чем-то знала – или по крайней мере подозревала, – то, разумеется, немедленно рассказала бы Мирелле и сама позвонила в ФБР. Я не знала, хотелось ей сказать Мирелле, я ничего не знала, но мне очень, очень жаль. И тогда они могли бы разойтись с миром, и хоть не полностью, но снять груз с души.