Жалобное мычание Ио донеслось до Олимпа, и Зевс в порыве сострадания немедленно отправил Гермеса на выручку возлюбленной. Аргус, шагавший вокруг дерева, к которому была привязана телка, внушил посланнику Зевса ужас. У Гермеса не было никакой охоты сражаться с великаном, и он воспользовался не жезлом вестника – какой от него был прок? – а свирелью. Сладкая мелодия усыпила чудовище. Гермес разрезал веревку, и Ио бросилась бежать во всю прыть.

Тонкий слух мстительной Геры уловил стук копыт, и она послала чудовищного овода, который жалил телку в самые нежные места. Обезумев от боли, Ио мчалась из страны в страну, но нигде не находила покоя. Наконец она достигла Кавказа, где томился прикованный к скале Прометей. Сжалившись над страдалицей, благородный титан предсказал, что конец ее мучениям наступит в Египте. Так и случилось! В Египте к Ио вернулся человеческий облик, и она родила зачатого Зевсом сына Эпафа, основателя династии египетских царей и многих городов долины Нила, в том числе древней столицы египетских царей – прославленного Мемфиса[92].

Историю мучений и странствий Ио рассказывали на протяжении всей античности, и каждый из рассказчиков давал легенде новое толкование. По мере расширения географических названий увеличивался перечень посещенных Ио земель. Она превращалась то в финикийскую царевну, то в египетскую богиню Исиду, то в лунное божество. Но первоначальное ядро мифа – это соперничество одной из многочисленных жен бога-быка в облике коровы с «волоокой» Герой.

Брак Геры с Зевсом, оберегаемый ею с такой страстью, не был счастливым. Поговаривали, что Ареса она родила не от Зевса, а от прикосновения к цветку, Гефеста – от самой себя. Дочь Геба[93] играла на Олимпе роль служанки – она подносила небожителям нектар и амброзию. Другая дочь божественных супругов, Илифия, стала родовспомогательницей[94].

Третьему сыну Крона Аиду досталось подземное царство мертвых[95], кажется, по жребию, ибо кто добровольно согласился бы им управлять? Впрочем, его характер был настолько мрачным, что он не мог бы ужиться где-либо в другом месте, кроме преисподней.

Во времена Гомера, вместо того чтобы сказать «умереть», говорили «уйти в дом Аида». Воображение, рисовавшее это жилище мертвых, питалось впечатлениями прекрасного верхнего мира, в котором имеется немало несправедливого, устрашающе мрачного и бесполезного. Дом Аида мыслился окруженным крепкими воротами, самого Аида называли Пилартом (Запирающим ворота) и на рисунках изображали с большим ключом. За воротами, как и в домах богатых людей, опасающихся за свое добро, появился злобный сторожевой пес, от которого на земле пострадало немало путников. Оставалось увеличить его в размерах, насадить на шею вместо одной головы целых три, заставить вилять хвостом перед входящими и набрасываться на выходящих – и вот уже страж дома Аида Кербер собственной персоной!

У каждого хозяина такого крепкого дома на земле были владения. Ими обладал и Аид. И конечно же там не наливалась золотая пшеница, не радовали прячущиеся в зелени ветвей алые яблоки и синеватые сливы. Там росли грустные на вид, бесполезные деревья. Одно из них до сих пор сохраняет восходящую к гомеровским временам ассоциацию со смертью и разлукой – плакучая ива. Другое дерево – серебристый тополь. Не увидеть душе-скиталице ни травы-муравы, которую жадно щиплют овцы, ни нежных и ярких луговых цветов, из которых плелись венки для людских пиров и для жертв небесным богам. Куда ни кинь взгляд – сильно разросшиеся асфодели, бесполезный сорняк, высасывающий из скудной земли все соки, чтобы поднять жесткий, длинный стебель и синевато-бледные цветы, напоминающие щеки лежащего на смертном одре. По этим безрадостным, бесцветным лугам бога смерти ледяной, колючий ветер гонит туда и сюда бесплотные тени мертвых, издающие легкий шелест, наподобие стона замерзающих птиц. Ни один луч света не проникает оттуда, где протекала озаренная солнцем, сиянием луны и мерцанием звезд верхняя земная жизнь.

Аид на ложе со своей супругой Персефоной (роспись на сосуде)

Если верить мифам, лишь единицам удавалось ненадолго вырваться из рук Аида и когтей Кербера (Сизиф, Протесилай) или при жизни проникнуть в царство Аида и благополучно его покинуть (Орфей, Тесей, Геракл). Поэтому представления об устройстве подземного мира были неясными и порой противоречивыми. Одни уверяли, что попадали в царство Аида морским путем и что находилось оно где-то там, куда опускается Гелиос, совершив свой дневной путь. Другие же, напротив, утверждали, что туда не плыли, а спускались в глубокие щели тут же, рядом с городами, где протекала земная жизнь. Эти спуски в царство Аида в древности показывали любопытствующим как достопримечательность, но мало кто торопился воспользоваться ими.

Чем больше людей уходило в небытие, тем более определенными становились сведения о царстве Аида. Сообщали, что оно девять раз опоясывалось рекой Стиксом[96] и что Стикс соединялся с Коцитом, рекой плача, вливавшейся, в свою очередь, в Лету – реку забвения. Обитатель греческих гор и долин при жизни не видел таких рек, какие открывались его несчастной душе в аиде. Это были настоящие могучие реки, какие текут на равнинах, где-нибудь за Рифейскими горами, а не жалкие, пересыхающие знойным летом ручьи его каменистой родины. Их не перейти вброд, не перепрыгнуть с камня на камень.