Вера вскоре вышла, и тогда-то я с растерянностью и даже каким-то смятением обнаружила, что она, до того бывшая выше меня почти на целую голову, стала почти на целую голову ниже. Мне стало так неуютно, будто я лишилась в этот миг старшей сестры. Но я и виду и не подала и бодро спросила:

– Ну, как ты?… Рассказывай.

Я все-таки была очень счастлива и смущенно улыбалась. Вера засияла тоже. И, беспечно поведя плечом, кротко сказала:

– Да ничего особенного и не было… просто сначала я была, как всегда, у бабушки в Конотопе… Ну, ты знаешь, я этого не люблю. А под конец удалось вырваться на море.

– Ну и хорошо! – сказала я, совершенно удовлетворенная.

И мы пошли вместе в буфет и договорились встретиться потом во дворе.

Также я попыталась остановить Олега, куда-то бегущего в компании мальчишек из своего класса, но он пронесся метеором, крикнув: «Потом-потом!..» Ну, потом, так потом. Я только заметила, что вот он – стал выше. А ведь был почти на полголовы ниже меня. Неужели я утратила и младшего брата?…

Но действительность оказалось еще суровей – через совсем небольшое время я утратила как друзей их обоих. А началось все с грустной констатации факта: Олег стал ко мне агрессивно неравнодушен. Почему-то он возненавидел меня.

Будь он просто безразличным, я бы, помучившись, как-то приняла этот новый жизненный поворот. Но он почувствовал свою силу – недаром же вытянулся ростом на целые две головы – и мог теперь в прямом смысле посматривать на меня сверху вниз. Словно мстя самому себе за наши прежние добрые, незамысловатые, не девчоночьи-мальчишеские какие-то, по его новым понятиям, отношения, возмужавший Олег (у него даже появились усики над брезгливо сжатыми губами) старался при наших встречах в компаниях публично досадить мне. Среди его излюбленных приемов значились всевозможные колкости по поводу и без. К примеру, он принимался раздраженно-лениво критиковать мои мысли, которые я высказывала все реже и реже, напарываясь на столь нелюбопытную и откровенно недалекую пристрастность. Заметив же мое молчаливое осуждение его лениво брошенных слов, он и вовсе перестал напрягать ум – просто грубо обрывал меня какой-либо колкостью.

Так, постепенно, мы подошли, хоть я и оттягивала этот момент, чувствуя его неизбежность, к той черте, после которой уже начинается прямая конфронтация.

Терпение мое наконец лопнуло. И, лопнув, обнажило бездну спрессованного внутри гнева.

Дуэль! Теперь уже – только дуэль! Олег исчерпал все шансы другого исхода!

Подойдя к Олегу в подъезде вплотную, я схватила его за шиворот и яростно бросила в побледневшее лицо:

– Ну, вот что, гад, я вызываю тебя на дуэль! Приходи завтра днем к Вере, и мы будем драться. Попробуй только не прийти – я тебя из-под земли достану.

Больше всего я боялась, что он, презрительно поведя плечом, просто оттолкнет меня и, повертев пальцем у виска, уйдет.

Но Олег неожиданно согласился.

– Ладно, – сказал он, косо сплюнул и посмотрел мне в глаза своим холодным высокомерным взглядом, в котором змеей скользнула злость. Сквозь бледность мраморной тонкой кожи на скулах проступила краска, и тут же все лицо его пошло пятнами.

Скорее всего, на него подействовало столь неотразимым, обязывающим образом имя Веры, в которую – это постепенно и запоздало понимали уже все – он был влюблен. Правда, Вера не отвечала ему взаимностью и подчеркнуто устранялась, если уж не внешне, то внутренне, едва он предпринимал попытки расположить ее к себе с помощью лихих выходок либо елейных, нарочито сладких речей. Вера, как всегда, понимала меня. И даже, правда без удовольствия, сделала несколько попыток отговорить меня, но все-таки согласилась стать моим секундантом, предоставив для дуэли собственную квартиру. В Вере я по-прежнему не сомневалась ни минуты и не испытывала ни малейшей ревности, более того, считала ее чуть ли не жертвой такого эгоцентрика, как Олег.

И день дуэли настал.

С моей стороны на ней присутствовали Вера и Ира.

Со стороны Олега – только Олег.

Мы взяли в руки два огромных пластмассовых меча с щитами, которые я специально купила в магазине игрушек, и принялись драться.

План у меня отсутствовал. Я только лишь хотела дать выход ярости и воспринимала эту прямую сосредоточенную борьбу как процесс. Об исходе и результате я как-то не задумалась. Наверное, я все же надеялась в глубине души, что Олег опомнится и образумится. Остановится первым, притихнет. А после – тихо уйдет из моей жизни, оставив меня в покое раз и навсегда. Или, может быть, останется, снова став прежним.

Но Олег, подловив удачный момент, больно, с силой всадил мне меч прямо под дых.

Меч был игрушечный и поранил только кожу под одеждой. Но боль была такая, что я не удержалась на ногах. И когда я упала, Олег ударил меня под дых уже кулаком.

Сквозь замелькавшие в окутавшей меня красной тьме фиолетовые бабочки всплыл из памяти эпизод прошлогоднего лета.

Мы, все четверо, шли по «проспекту» вокруг дома, и Олег нес, держа за шкирку, слепого новорожденного щенка, которого мы подобрали в стороне от дороги. Олег был в досаде и искал место, куда можно было бы сплавить это беспомощное существо, которое он на свою голову взял на руки. Взгляд его упал на крышу трансформаторной подстанции. Недолго думая, он размахнулся и, прежде чем Вера и Ира успели, охнув, вскрикнуть: «Не смей!..», запоздало повиснув у него на руках, щенок уже был трупом на крыше подстанции.

Позже все шли и подавленно молчали. Девочки – подавленно. А Олег же – поддерживая всеобщую подавленность просто из приличия. Ира потом несколько дней возмущенно, не скупясь на детали, характеризовала по-всякому его поступок, ожидая подобного и от меня. Но я… промолчала. Поскольку, сосредоточив все свое внимание на человеке и его внутреннем мире, по-прежнему не воспринимала живых существ, братьев наши меньших, в ипостаси самостоятельных сущностей. Просто жизнь – физическая жизнь безгласных, не имеющих сознания, – не трогала моего сердца. Вероятно, именно эта особенность приводила к тому, что я в раннем детстве спокойно экспериментировала с ящерицами и прочей живностью, неосознанно считая их игрушками либо пособиями, данными человеку для его собственной пользы.

Теперь же тот эпизод со щенком вдруг достал меня, как долго идущий к сердцу осколок.

Осколок плыл, преодолевая сопротивление крови, по извилистым венам и венкам, таким еще звенящим, голубым, – и приплыл. Он стал безмолвным скрежетом внутри сердца. От чего на лбу выступили капли пота, а глаза заволокли слезы.

На Олеге с двух сторон повисли Вера и Ира. Они оттеснили его к двери и вытолкнули. Но и с порога он бешено кричал: «Убью ее!.. Убью, суку, если когда-нибудь еще встречу на своей дорожке!»

После Вера и Ира хлопотливо принялись обрабатывать мне рану, ругая Олега и пеняя мне за причуду разводить дуэли с теми, кто физически сильней.

А я, равнодушно-покорная в их руках, вспомнила, как отец когда-то так и не понял, зачем мне понадобились самодельная форма и самодельная шпага, и как бы разжаловал меня приказом свыше из офицеров.