Еще раньше ушли уцелевшие воины из племени Вепря. Уходили налегке, оставили часть выторгованной добычи и своих павших, обещав вернуться за ними не позднее завтрашнего дня. Торопились, опасаясь того, что непременно сделал бы Растак, что надо было сделать… если бы не отговорил старый колдун. Успели разнюхать Вепри, где Дверь, или нет, оставалось гадать.

Оказалось – успели…

С примотанной к телу рукой, с навсегда прорезавшей лоб резкой вертикальной морщиной, почерневший от тупой боли в плече и свалившихся на голову забот, вождь обошел селение. Вроде ничего не изменилось, те же наполовину вкопанные в каменистую землю дома-землянки, так же вьются дымки из отдушин под стрехами, по-мирному пахнет теплом и хлебом. Вот только тихо стало в селении, разве что ошалевшие со вчерашнего дня собаки лают почем зря. Человеческого же гомона не слышно, да что там гомона – и голосов-то почти нет. Пусто на улице. Не судачат, не переругиваются бабы, не визжат, затеяв игру, дети, не стучат в ступах песты. Скорбным изваянием сидит возле поленницы древняя старуха, и кажется, что она неживая. Изредка под низкой крышей дома захнычет в люльке несмышленый младенец, тихо всплакнет кто-то над покойником да тяжко застонет в беспамятстве раненый. Большое горе не любит крика.

На площади – неубранные объедки, уже обглоданные псами, тучи мух, муравьи… Надо бы прикрикнуть, заставить прибраться, да не до того сейчас. Союзникам-то что – отпировали да ушли…

Не распорядись Растак готовить могилу для павших, люди начали бы копать сами. Кто не заботится о мертвых, тому нет дела и до живых, тот по скудоумию навлечет беду на племя. Растак выгнал на работу всех, не исключая и женщин. Лишь старухи, смотрящие за ранеными, лишь воины в дальних дозорах да малые дети имеют право не проводить к предкам души погибших сородичей. Павшие в честном бою за племя и за Землю не должны уходить с обидой на своих.

Иное дело трупы плосколицых. Их с проклятьями кидали в ручей, злобно пихали шестами до того места, где маловодный поток вливался в быструю реку, – пусть насытятся духи воды, злые и добрые, сколько их есть. Тела иных плосколицых сожгли на высоком костре, чтобы была пища у вечно голодных духов огня. Несколько голых трупов бросили в глубокую могилу и засыпали, прося Землю-Мать принять жертву и не оставить в беде своих детей. Никто не опустил в яму ни рваной кухлянки, ни кремня, ни обломка костяного гарпуна – пусть нагие и беспомощные души врагов вечно прозябают в голоде и холоде среди изобилия дичи потустороннего мира. Пусть они питаются одной травой! Пусть никогда не найдут покоя!

Для своих выкопали квадратную яму вне долины, в тысяче шагов от вала. Мягкая наносная земля копалась легко. Дно ямы выложили диким камнем, забили глиной и плотно утоптали. Ер-Нан, заменивший больного Скарра, кропил могилу кровью зарезанной козы, нараспев выкликивал заклинания, ублажал предков. Мертвых клали в четыре ряда, головой на полночь, каждого уложили на бок со скрещенными на груди руками и подтянутыми к животу коленями. Так лежит дитя в утробе матери, так возвращаются к Матери-Земле ее дети. Каждый получил по куску сушеного мяса, по две лепешки и по плошке с хмельным медом, чтобы было чем утолить голод и жажду по пути в иной мир. Воинам оставили оружие для войны и охоты, женщинам – домашнюю утварь. Серпы, мотки пряжи, посуда, иглы, короткие ножи для потрошения птицы, каменные круги для растирания зерна… многое нужно для иной жизни, ничего нельзя забыть. В уши покойницам вставили медные и золотые пронизки лучшей работы, на шеи надели самоцветные бусы, руки украсили затейливыми браслетами, чтобы женщины и в ином мире были желанны мужьям. Несколько павших подростков получили добытые в бою копья и гарпуны плосколицых и сверх того по медному ножу. Пусть мальчишки не успели стать настоящими воинами – было бы несправедливо лишить оружия тех, кто сражался на валу бок о бок со взрослыми.

До заката успели лишь присыпать могилу. Под плач женщин, под длинные песни, славящие доблесть павших сородичей, мертвых припорошили тертой охрой и руками, как велел обычай, насыпали первый слой мягкой земли. Люди будут работать еще несколько дней, и вскоре над общей могилой поднимется высокий курган. Ему не дадут оплыть под нудными осенними дождями, его не размоют летние ливни, не уничтожит время, пока жива в людях память. Вон сколько курганов вокруг… Свежих нет, минувшей зимой никто не умер, а старых, заросших травой, дикой смородиной и даже высокими деревьями – собьешься считать. Большинство насыпных холмиков маленькие, высотою едва в человеческий рост, а то и ниже, но есть и громадины. Вон сразу три больших кургана – эти выросли на памяти нынешнего поколения, когда пришел черный мор. Тяжко тогда пришлось, сама Мать-Земля не защитила своих детей… До мора, посланного духами за неведомые проступки, племя считалось едва ли не самым сильным среди соседей, достигая числом двенадцати сотен мужчин и женщин, молодых и старых. Счастье, что мор равно поразил и соседей, иначе много сыскалось бы охочих попытать оружием, не ослабла ли сила грозного когда-то племени…

Ни один курган не забыт. Всякий, кто проходит мимо, обязательно поклонится ушедшим сородичам и бросит на вершину холма горсть-другую земли. А бывало, колдун Скарр, не спрашивая вождя, своей волей посылал людей поправить тот или иной начавший оплывать курган, и вождь не противился.

Много могильных курганов, много. С незапамятных времен живет в удобной долине племя детей Земли. Сто поколений, а то и двести – кто теперь упомнит? Ясно, что переселение свершилось еще до Договора, в седую старину. Лишь в одной-двух старых песнях поется о тех временах, когда три союзных рода, поклоняющиеся Матери-Земле, прогнали отсюда какой-то народец. От добра добра не ищут: мужественные предки осели здесь, считая своими и леса, лежащие на восход на три дня пути. В память ли о странствиях предков или по какой другой причине – теперь не скажет никто – племя хоронит своих мертвых вне долины.

У соседей не так. У них свои обычаи, сильно схожие с обычаями людей Земли, но все-таки свои, иные. У дальних соседей и язык свой, часто смешной, хотя понятный. Чем ближе соседи, тем больше сходства между ними. Нередко бывает, что молодые парни ищут невест на стороне и находят – чаще всего в тех племенах, с которыми издавна ведется дружба, как, например, с Лососями или Беркутами. С согласия девушки племя может отдать соседям и свою невесту, если старейшины не против и родители посчитали выкуп достаточным. Такой обмен укрепляет общность людей одного языка и не нарушает ни обычаев, ни Договора.

Не считается позором и умыкнуть невесту у не слишком-то дружелюбных соседей, вроде Волков, Выдр или Вепрей, но тут мнение парня не принимается в расчет, а решают вождь и старейшины. Ждать ли набега в отместку за воровство, позволить ли соседям выкупить девушку или вернуть ее даром, отчитав парня за неуместную лихость, – решать им. А может быть, упредить набег соседей, напав первыми?..

В прошлом бывало по-всякому. Теперь Растак знал: наступили плохие времена. Племя ослабло, и покуда не подрастут дети, оно останется слабейшим среди всех соседей. Даже не слишком-то многочисленные люди Выдры, в свое время как следует проученные, ныне стали сильнее племени Земли. Не захотят ли они отомстить за унижение шестилетней давности? А прочие соседи, например Волки? Можно ли доверять им?