– ПОЕЗЖАЙТЕ В РАССВЕТНЫЙ АМФИТЕАТР И ОСТАВАЙТЕСЬ ТАМ ДО ЗАВТРАШНЕГО ВЕЧЕРА. ДО ИХ ВСТРЕЧИ. ПОТОМ ТЫ И ГАРОЛЬД МОЖЕТЕ ПРИЙТИ. ПРИЙТИ КО МНЕ.

Теперь Надин испытывала безмерную, искреннюю благодарность. Они сглупили… но получили второй шанс. Они достаточно важны для него, чтобы он непосредственно вмешался в их судьбу. И скоро, очень скоро она будет с ним… а потом она сойдет с ума, в этом она не сомневалась, и все нынешнее больше не будет иметь никакого значения.

– Рассветный амфитеатр слишком далеко. – Ее голосовые связки болели, и она могла только сипеть. – Слишком далеко для… – Для чего? Она никак не могла найти нужных слов. Ох да! Ну конечно! – Для «уоки-токи». Для сигнала.

Нет ответа.

Динамики лежали на гравии и смотрели на нее, сотни динамиков.

Она двинула ногой по стартеру «веспы», и двигатель ожил. Эхо заставило ее поморщиться, напомнив стрельбу из винтовки. Она хотела выбраться из этого ужасного места, оказаться подальше от таращащихся на нее динамиков.

Она должна выбраться.

Она слишком наклонила скутер, объезжая торговую палатку. На асфальте смогла бы его выровнять, но на гравии заднее колесо «веспы» провернулось, и она с грохотом упала, до крови прикусив губу и поранив щеку. Поднялась – глаза стали круглыми и дикими – и поехала дальше. Ее по-прежнему трясло.

Добралась до подъездной дорожки. По ней автомобили въезжали в автокинотеатр, по пути останавливаясь у будки кассира, расстояние до которой сокращалось. Она почти выбралась отсюда. Больше ей не придется смотреть на эти жуткие динамики. Благодарность переполняла ее.

Но тут все динамики разом ожили у нее за спиной, и теперь голос пел безо всякой мелодии:

– Я УВИЖУ ТЕБЯ… УВИЖУ ТЕБЯ ВО ВСЕХ ЗНАКОМЫХ МЕСТАХ… ЭТОГО МОЕ СЕРДЦЕ ЖДЕТ… ВЕСЬ ДЕНЬ НАПРОЛЕ-Е-Е-Е-Т…[192]

Надин закричала севшим голосом.

Громкий, чудовищный смех накрыл ее, тут же перейдя в жуткое квохтанье.

– УСПЕХА ТЕБЕ, НАДИН, – прогремел голос. – УСПЕХА. МОЯ НЕСРАВНЕННАЯ, МОЯ МИЛАЯ.

Наконец она выбралась на дорогу и на полной скорости помчалась к центру Боулдера, оставляя позади бестелесный голос и таращащиеся динамики… но храня их в своем сердце навсегда.

Гарольда она дожидалась в квартале от автобусного вокзала. Когда он увидел Надин, его лицо застыло, кровь отлила от щек.

– Надин… – прошептал он. Контейнер для ленча выпал из его руки и стукнулся о мостовую.

– Гарольд, они знают. Мы должны…

– Твои волосы, Надин. Господи, твои волосы… – Глаза Гарольда широко раскрылись, заняв чуть ли не все лицо.

– Слушай меня!

Казалось, он немного пришел в себя.

– Хо-хорошо. Что такое?

– Они пришли в твой дом и нашли твой дневник. Они забрали его.

Разные эмоции схлестнулись на лице Гарольда: злость, ужас, стыд. Мало-помалу они исчезли, а потом, словно всплывающий на поверхность жуткий утопленник, вернулась застывшая ухмылка.

– Кто? Кто это сделал?

– Я не знаю, да это и не важно. Одной из них была Фрэн Голдсмит, я в этом уверена. Может, Бейтман или Андервуд. Я не знаю. Но они придут за тобой, Гарольд.

– Откуда ты знаешь? – Он грубо схватил ее за плечи, помня, что это она положила гроссбух под плиту. Тряхнул, как тряпичную куклу, но Надин смотрела на него, не выказывая ни малейшего страха. В этот долгий, долгий день ей пришлось столкнуться лицом к лицу с кем-то более страшным, чем Гарольд Лаудер. – Говори, сука, откуда ты знаешь?

– Он сказал мне.

Руки Гарольда упали.

– Флэгг? – прошептал он. – Он сказал тебе? Он говорил с тобой? Вот в чем причина этого? – По жуткости ухмылка Гарольда ничем не уступала ухмылке смерти.

– О чем ты говоришь?

Они стояли рядом с магазином бытовой техники. Вновь взяв Надин за плечи, Гарольд развернул ее лицом к витрине. Надин долго смотрела на свое отражение.

Ее волосы стали белыми. Совершенно белыми. Не осталось ни единого темного волоска.

Ох, как я люблю любить Надин.

– Пошли. – Она посмотрела на него. – Мы должны уехать из города.

– Сейчас?

– После наступления темноты. Пока мы спрячемся и подберем походное снаряжение, которое нам может понадобиться в дороге.

– Едем на запад?

– Не сейчас. Завтра вечером.

– Может, я этого уже и не хочу, – прошептал Гарольд. Он все смотрел на волосы Надин.

Она взяла его руку, подняла к своим волосам.

– Слишком поздно, Гарольд.

Фрэн и Ларри сидели за кухонным столом в квартире Стью и Фрэн, пили кофе. Внизу Лео играл на гитаре, той самой, которую Ларри помог ему выбрать в магазине «Земные звуки», «Гибсоне» стоимостью шестьсот долларов, с ручной лакировкой под цвет вишни. Вместе с гитарой он взял парню проигрыватель на батарейках и десяток фолк-блюзовых альбомов. Компанию Лео составляла Люси, и до Ларри и Фрэн доносилась на удивление хорошая имитация песни «Запрудный блюз» Дейва ван Ронка:

Дождь хлестал пять дней,

И пришла беда.

В небе – сонм теней,

Поднялась вода…

Через арку, ведущую в гостиную, им был виден Стью, который сидел в своем любимом кресле с раскрытым дневником Гарольда на коленях. Сидел с четырех часов дня. Отказался от ужина. Когда Фрэнни посмотрела на него, он как раз переворачивал страницу.

Внизу Лео закончил «Запрудный блюз», и на какое-то время воцарилась тишина.

– Он хорошо играет, правда? – спросила Фрэн.

– Лучше, чем я. Мне такое и не светит, – ответил Ларри.

Снизу вдруг донесся знакомый перебор, быстрое движение вниз по ладам в не совсем стандартной блюзовой последовательности. Ларри замер с чашкой в руке. Потом на мелодию наложился низкий и вкрадчивый голос Лео:

Я не скажу тебе: останься на ночь, детка,

Я не спрошу, разобралась ли ты в себе.

И ссориться мне ни к чему с тобою, детка,

Один лишь я вопрос хочу задать тебе.

Поймешь ли ты своего парня, детка?

Пойми его, детка…

Поймешь ли ты своего парня, детка?

Ларри расплескал кофе.

– Ой! – Фрэн встала, чтобы взять тряпку.

– Я сам. – Ларри тоже вскочил. – Не рассчитал усилие.