Она сунула пакет с консервами в сумку «веспы», завела двигатель. И все время, пока ехала вниз, голос бубнил и бубнил: Ты же не собираешься оставить ее там, правда? Ты же не собираешься оставить там бомбу?

В мире, где уже умерли столь многие…

Она вписалась в поворот, едва различая, куда едет. Слезы начали застилать глаза.

…величайший грех – пособничество новым смертям.

Речь шла о семи жизнях. Нет, больше. Комитет собирался заслушать доклады глав нескольких подкомитетов.

Она остановилась на углу Бейзлайн и Бродвея, думая о том, что должна вернуться. Ее трясло.

Потом она так и не смогла объяснить Гарольду, что именно произошло, – по правде говоря, даже и не пыталась. Потому что получила представление об ужасах, которые ждали ее впереди.

Она почувствовала, как глаза застилает чернота.

Чернота эта напоминала темный занавес, слегка колышущийся на ветру. Время от времени ветер вдруг набирал силу, занавес качался более энергично, и тогда Надин видела дневной свет под нижним краем, часть пустынного перекрестка.

Но потом занавес приблизился вплотную, целиком и полностью заполнил поле зрения, и она растворилась в нем. Ослепла, оглохла, лишилась осязания. Ее мыслящее «я», Надин-эго, плавало в теплом черном коконе, напоминающем то ли морскую воду, то ли околоплодную жидкость.

И она ощутила, как он вползает в нее.

Крик начал расти в ней, вот только у нее не было рта, чтобы кричать.

Проникновение: энтропия.

Она не знала, что означают эти слова, поставленные рядом, но понимала: они верны.

Ничего подобного она никогда не испытывала. Впоследствии ей на ум пришли несколько сравнений, и она отвергла их все, одно за другим:

Ты плаваешь в теплой воде – и внезапно попадаешь в ледяную струю, от которой немеет все тело.

Тебе сделали укол новокаина, и дантист выдергивает зуб. Он выходит без всякой боли. Ты сплевываешь кровь в белый эмалированный тазик. В тебе дыра, в тебе выемка. Ты можешь сунуть язык в эту дыру, где секундой раньше жила часть тебя.

Ты смотришь на отражение своего лица в зеркале. Смотришь долго. Пять минут, десять, пятнадцать. Не моргая. С нарастающим в сознании ужасом наблюдаешь, как меняется твое лицо, совсем как лицо Лона Чейни-младшего[191]в эпосе об оборотнях. Ты становишься незнакомцем для самого себя, смуглокожим духом-двойником, вампиром с бледной кожей и рыбьими глазами.

Это было совсем не то, что она чувствовала, но каждое из сравнений несло крупицу истины.

Темный человек вошел в нее, и от него исходил холод.

Открыв глаза, Надин решила, что оказалась в аду.

Ад был белым – тезисом к антитезису темного человека. Она видела белое, костяное, лишенное цвета ничто. Белое-белое-белое. Белый ад окружал ее со всех сторон.

Надин смотрела на белизну (всматриваться в нее было невозможно), зачарованная, агонизирующая, и прошло несколько минут, прежде чем она почувствовала между бедер сиденье «веспы» и краем глаза увидела другой цвет, зеленый.

Рывком она оторвала взгляд от этой пустой белизны. Огляделась. Ее рот раскрылся, губы тряслись, глаза заполнял ужас. Темный человек находился в ней. Флэгг находился в ней, и, войдя, он лишил ее всех пяти чувств, тех самых, что связывали ее с реальностью. Он ехал в ней, как человек мог ехать в легковушке или грузовике. И приехал… куда?

Она вновь посмотрела в сторону белизны и увидела, что это огромный экран автокинотеатра, белеющий на фоне сероватого дождливого неба. Повернула голову – и заметила бар, выкрашенный в веселенький розовый цвет. Над ним висел рекламный щит с надписью: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В «ХОЛИДЕЙ-ТВИН»! НАСЛАДИТЕСЬ РАЗВЛЕЧЕНИЯМИ ПОД ЗВЕЗДНЫМ НЕБОМ!»

Темнота окутала ее на перекрестке Бейзлайн и Бродвея. Теперь она очутилась на Двадцать восьмой улице, чуть ли не на административной границе между Боулдером и… Лонгмонтом, так?

В застывшей, далекой глубине ее сознания оставался его привкус, как холодная слизь на полу.

Ее окружали стойки, металлические стойки, напоминающие часовых, каждая высотой пять футов, каждая с динамиками. Сквозь гравий пробились трава и одуванчики. Надин предположила, что с середины июня большим количеством зрителей «Холидей-твин» похвастаться не мог. Да, в это лето дела развлекательной индустрии шли из рук вон плохо.

– Почему я здесь? – прошептала она.

Надин всего лишь озвучивала свои мысли, разговаривала сама с собой, не ожидая ответа. А получив его, вскрикнула от ужаса.

Все динамики разом упали на гравий, траву и одуванчики. Раздалось громкое, оглушительное «БАХ», словно сверху сбросили труп.

– НАДИН! – проорали динамики его голосом, и как же она завизжала. Ее руки метнулись к голове, ладони закрыли уши, но все динамики орали одновременно, и она никак не могла заглушить этот громовой голос, полный пугающего веселья и жуткой комичной похоти. – НАДИН, НАДИН, ОХ КАК Я ЛЮБЛЮ ЛЮБИТЬ НАДИН, МОЮ ЛАПОЧКУ, МОЮ КРАСОТКУ…

– Прекрати! – выкрикнула она, до предела напрягая голосовые связки, но ее голос звучал слишком тихо в сравнении с этим ревом. Тем не менее через секунду рев умолк. Наступила тишина. Динамики смотрели на нее с гравия, будто фасетчатые глаза гигантских насекомых.

Надин медленно оторвала руки от ушей, опустила их.

Ты рехнулась, сказала она себе. Ничего больше. Напряжение ожидания… и игры Гарольда… наконец, бомба, спрятанная в доме Ника и Ральфа… все это довело тебя до ручки, дорогая, и ты рехнулась. Возможно, оно и к лучшему.

Но она не рехнулась и знала это.

Если б рехнулась, это было бы счастье.

И словно в доказательство ее последней мысли, динамики заговорили вновь, строгим, но при этом ханжеским голосом директора, по системе громкой связи упрекающего всех учеников старшей школы за какую-то общую проказу.

– НАДИН, ОНИ ЗНАЮТ.

– Они знают, – как попугай повторила Надин. Она понятия не имела, кто и что знает, но не сомневалась, что это неизбежно.

– ВЫ ПОСТУПИЛИ ГЛУПО. БОГ, ВОЗМОЖНО, ЛЮБИТ ГЛУПОСТЬ. Я НЕ ЛЮБЛЮ.

Слова гремели и перекатывались под предвечерним солнцем. Ее одежда внезапно прилипла к коже, волосы патлами повисли вдоль бледных щек. Надин начало трясти.

«Сглупили, – подумала она. – Сглупили, сглупили. Я знаю, что означает это слово. Я думаю, оно означает смерть».

– ОНИ ЗНАЮТ ОБО ВСЕМ… ЗА ИСКЛЮЧЕНИЕМ ОБУВНОЙ КОРОБКИ. ДИНАМИТА.

Динамики. Везде динамики, уставившиеся на нее с белого гравия, выглядывающие из-под зеленых листьев одуванчиков, закрывшихся от дождя.