концу 1792 г. французские войска значительно превзошли самые большие достижения Людовика XIV; во всех направлениях они вышли на неприятельскую территорию. Они были в Брюсселе, заняли Савойское герцогство, взяли Майнц, захватили Нидерланды. А затем французское правительство сделало глупость. Оно пришло в негодование из-за высылки своего представителя из Англии после казни Людовика и объявило Англии войну. Этого делать не следовало, потому что революция, давшая Франции новую, энергичную пехоту и великолепную артиллерию, которые избавились от своих аристократических офицеров и многих сдерживающих традиций, развалила дисциплину во французском флоте, и британцы безраздельно господствовали на море. Этот вызов сплотил всю Англию против Франции, тогда как поначалу в Великобритании существовало довольно сильное либеральное движение в поддержку революции.

О той войне, которую в последующие несколько лет Франция вела против европейской коалиции, мы не можем рассказывать подробно. Она навсегда изгнала Австрию из Бельгии и сделала Голландию республикой. Голландский флот, вмерзший в лед у острова Тексел, сдался горстке кавалеристов без единого пушечного выстрела. В течение некоторого времени французское наступление на Италию откладывалось, и только в 1796 г. новый генерал Наполеон Бонапарт триумфально провел оборванные и голодные республиканские армии через Пьемонт в Мантую и Верону.

О новой особенности военных действий следует сказать особо. Прежние профессиональные армии воевали ради войны, которая была их работой; они были такими же медлительными, как и рабочие с почасовой оплатой. А эти удивительные новые армии сражались без еды и питья за победу. Их противники называли их «новые французы».

С.-Ф. Аткинсон пишет:

«Больше всего изумляли союзников многочисленность и быстрота республиканцев. У этих импровизированных армий не было, фактически, ничего, что могло сдерживать их движение. Палатки обеспечить было невозможно из-за недостатка денег, соответственно, огромного количества повозок, которое потребовалось бы для их транспортировки, не было; палатки были не нужны еще и по той причине, что лишения, вызывавшие массовое дезертирство в профессиональных армиях, бодро переносились людьми образца 1793–1794 годов. Снабжение армий, неслыханных по тем временам размеров, невозможно было осуществлять с помощью конвойных поставок, и французы вскоре прославились тем, что «жили за счет страны». Таким образом, 1793 г. стал свидетелем рождения современной стратегии войны: быстрота передвижения, полное использование человеческих ресурсов, бивуаки, реквизиции и напор, в отличие от осторожного маневрирования, небольших профессиональных армий, палаток, полного рациона и крючкотворства. Первая стратегия выражала дух решительности и наступательности, а вторая — стремление рисковать малым и добиваться малого».[398]

И пока эти оборванные легионы энтузиастов распевали «Марсельезу» и сражались за la France, особо не задумываясь, грабят они захваченные ими страны или освобождают, республиканский энтузиазм в Париже проявлялся куда менее достойным образом.

Марат, единственный обладатель мощного и властного интеллекта среди якобинцев, к тому времени почти обезумел от неизлечимой болезни и вскоре был убит. Дантон представлял собой набор из патриотических сотрясений воздуха. Над ситуацией довлел упорный фанатизм Робеспьера.

Трудно однозначно охарактеризовать этого человека; он был слаб физически, от природы застенчив, отличался педантичностью. Но у него было самое необходимое качество внутренней силы — вера. Он верил не в того Бога, в которого верило большинство людей, а в некое Верховное Существо и в Руссо, его пророка. Он считал, что лучше других знает, как спасти республику, и был уверен, что сделать это сможет только он и никто другой. Поэтому спасение республики стало равносильно сохранению личной власти.

Живой дух республики, казалось, возник из резни роялистов и казни короля. Вспыхнули восстания. Одно на западе, в Вандее, где народ восстал против призыва в армию и против экспроприации имущества ортодоксального духовенства под руководством дворян и священников. Другое — на юге, где против республиканцев поднялись Лион и Марсель, а роялисты Тулона приняли английский и испанский гарнизоны. Казалось, что на это не было более действенного ответа, чем продолжать убивать роялистов.

Ничто иное не могло так ублажить свирепое сердце парижских трущоб, как эти убийства. Революционный трибунал приступил к работе, и планомерная резня началась.

За тринадцать месяцев, до июня 1794 г., произошло 1220 казней; за последующие семь недель — 1376. Весьма кстати оказалось изобретение гильотины. Королева была гильотинирована; большинство противников Робеспьера — гильотинированы; атеисты, утверждавшие, что Верховного Существа не существует, тоже были гильотинированы; Дантона гильотинировали потому, что он считал, что происходит слишком много гильотинирования. День за днем, неделя за неделей дьявольская новая машина отсекала все больше и больше голов. Казалось, что власть Робеспьера зиждется на крови; ее требовалось все больше и больше — подобно тому, как курильщику опиума требуется все больше и больше опиума.

Гротескным во всей этой истории было то, что честность Робеспьера не подлежала сомнению. Он был гораздо более честен, чем кто-либо из его сторонников. Его сжигала всепоглощающая страсть к установлению нового порядка человеческой жизни.

Все его благие замыслы воплощались в жизнь Комитетом общественного спасения — состоящим из двенадцати человек правительством с чрезвычайными полномочиями, которое к тому времени фактически заменило собой Конвент.

Масштаб затеянной этим правительством перестройки был огромен. Делались попытки равномерного распределения собственности. «Быть богатым, — заявил Сен-Жюст, — стыдно». Собственность богачей облагалась налогом или подлежала конфискации и распределению среди бедных. Каждому человеку было положено достойное жилище, средства для жизни, жена и дети. Каждый работающий должен был получать достойное жалование, но не более того.

Пытались отменить само понятие «прибыль» как основной мотив экономической деятельности человека со времени возникновения общества. В 1793 г. во Франции были приняты суровые законы против «получения прибыли»; в 1919 г. в Англии сочли необходимым принять аналогичные законы.

Якобинское правительство перекраивало — в красноречивых общих чертах — не только экономическую, но и социальную систему. Развод стал делом столь же легким, что и женитьба; было упразднено деление детей на законных и незаконнорожденных… Был введен новый календарь с новыми названиями месяцев, десятидневной неделей и т. п. — это давно отвергнуто и забыто. Однако простая и прозрачная десятичная система, сменившая неуклюжую денежную систему и запутанную систему мер и весов дореволюционной Франции, существует и поныне…

Ближе к лету 1794 г. у Робеспьера стали проявляться определенные признаки душевного расстройства. Он был глубоко озабочен своей религией.