– Именно так.

– В ателье оставались вы, ваша мать, администратор Виктория и помощник Шимаханского Вадим Воронович? – Осташевский напомнил: – Мы не говорим про официантов.

– Еще Тищенко. Но он ушел сразу после Шимаханского и Вороновича.

– Я смотрел запись наблюдения с главного входа. Вам следует вызвать мастера и отрегулировать камеру. У нее ограничен обзор и сбито время фиксации. Возможно, вы это сделали преднамеренно?

– Я не собираюсь отвечать на провокационные вопросы, – сказала Надежда.

– Нет, в самом деле… Почему в ателье не установлены камеры внутреннего наблюдения? – продолжил следователь.

– Потому что тогда бы я потеряла большую часть клиентов. Люди, которые заказывают у нас одежду и раздеваются до нижнего белья, предпочитают конфиденциальность.

– Вернемся к нашей хронологии. Значит, Тищенко вышел из ателье не с Шимаханским?

– Нет, он вышел несколько позже.

– Во сколько Воронович втащил Шимаханского в ателье?

– Мне трудно сказать… В «Скорую» моя мать позвонила в двенадцать сорок.

– Это правда, я проверял.

Надежда недовольно заметила:

– Мне незачем врать.

– Из всего вышесказанного следует, что Шимаханского принесли примерно за две минуты до этого. Верно?

– Возможно. В тот момент мне трудно было себя контролировать.

– Тем не менее таблетки вы отыскали быстро… Скажите, Надежда Алексеевна, в вашем платье были карманы?

– Платье сшито из тонкого шелка, в таких карманов не делают… – Надежда вдруг замолчала и продолжила другим, насмешливым тоном: – Теперь я понимаю, зачем вы задавали все эти вопросы. Чтобы сбить меня с толку? Ну так вот: на моем платье не было карманов, я не травила Шимаханского и не подкладывала в его пальто таблетки! Ясно? – Она ткнула пальцем в протокол: – Так и запишите!

Астраханский решил завезти Надежду в ателье, но по дороге она созвонилась с бывшей владелицей картины Строгановой и попросила Льва добросить ее до Пятницкой.

Он поменял маршрут, в дороге Надежда пересказала ему разговор с Осташевским.

Выслушав, Астраханский сказал:

– Осташевский ищет, за что зацепиться. Ничего конкретного у него на тебя нет. Однако расслабляться не стоит. Нужно держать оборону и следить за каждым сказанным словом.

Лев высадил Надежду на Пятницкой у магазина «Матрешка», они поцеловались и договорились вечером созвониться.

Старинный дом с затейливой лестницей чем-то напоминал особняк Лихоцкого, в котором располагалось ателье. Надежда поднялась на третий этаж, нашла нужную квартиру и нажала на кнопку звонка.

Дверь открыла невысокая усталая женщина с добрым лицом. Она представилась Валентиной Ефимовной Строгановой и пригласила Надежду пройти в комнату. Усадив за старинный круглый стол с ножками-балясинами, предложила ей чаю. Надежда согласилась и, пока Строганова ходила на кухню, оглядела убранство комнаты: плюшевые шторы, антикварная мебель, на темно-зеленых стенах – картины и фотографии. Валентина Ефимовна вернулась с серебряным подносом, на котором был сервирован чай.

Надежда спросила:

– Увлекаетесь антиквариатом?

Женщина улыбнулась:

– Просто живу среди дорогих мне вещей. Все это, как и сама квартира, досталось мне от родителей.

– Картина, которую купила моя мать, тоже была вам дорога?

– Нет, – Валентина Ефимовна отчего-то смутилась. – Я давно порывалась ее продать.

– Почему?

– Возможно, вы сочтете, что все это глупости, но я с детства ее боялась.

– Неужели?

– Страхи были связаны с историей, которую часто рассказывали в нашей семье. Впервые я услышала ее от своей бабушки. Грушенька Зотова – девушка, изображенная на картине, – погибла в большом пожаре на своем первом балу. Глядя на картину, я представляла, что в портрете осталась ее душа. Иногда мне казалось, что Грушенька следит за мной взглядом, когда я передвигаюсь по комнате.

– Мистика, – проговорила Надежда.

– Вы можете мне не верить, и я не обижусь. По большей части это детские страхи. Болезненное воображение впечатлительного ребенка.

– Моя мать сказала, что этот портрет – всего лишь авторская копия.

– Я видела в Галерее оригинал. По мне, так он отдает мертвечиной, – сказала Валентина Ефимовна.

Надежда пораженно застыла, потом проронила:

– И я это почувствовала. Вам известно, для чего была написана копия?

– О, это романтическая история… Оригинал писался по заказу отца Грушеньки Зотовой. Василий Сомов – модный в то время художник, – влюбился в нее без памяти. Оригинал он оставил себе, а Зотову отдал копию. Думаю, что смерть девушки была для Сомова большой личной трагедией.

– Я слышала про пожар в его мастерской, – проговорила Надежда.

– Художника постигла горькая участь. Несбывшееся счастье и ранняя смерть. Как в греческой трагедии. Да вы, я смотрю, даже не притронулись к чаю, – захлопотала Валентина Ефимовна.

– Спасибо. Не расскажете что-нибудь про семью Грушеньки Зотовой?

– Я знаю совсем немного. Отец Грушеньки – Семен Порфирьевич Зотов – был очень состоятельным человеком. Он тяжело пережил смерть единственной дочери. По слухам, Зотов сошел с ума и со временем потерял все свое состояние. Между тем говорили, что он давал за Грушенькой колоссальное по тем временам приданое в деньгах и драгоценностях. Вы не обратили внимания на шкатулку? Бабушка рассказывала, что в ней хранились все драгоценности Грушеньки Зотовой. Один только браслет на ее ручке имел баснословную цену.

– Интересно, куда все это делось после ее смерти?

– В соответствии с городской легендой, Семен Порфирьевич похоронил драгоценности вместе с обугленными останками дочери.

– Думаю, они недолго там пролежали, – предположила Надежда.

– Дело в том, что до сих пор неизвестно, где находится ее могила, – объяснила Валентина Ефимовна. – В противном случае нашлось бы много охотников ее разорить.

– Грустная история…

– Не стоит принимать все на веру. С тех пор прошло столько времени, многое исказилось или просто стерлось из памяти.

– Спасибо за рассказ, – Надежда встала из-за стола. – Теперь мне нужно идти.

Они попрощались в прихожей. Спускаясь по лестнице, Надежда вызвала такси. В дороге ей позвонил Козырев:

– Здравствуйте, Надежда Алексеевна. Мы учли внесенные изменения, и я уже подписал контракт. Вы готовы его посмотреть?

– Хоть сейчас, – проговорила Надежда.