…он крепко спит; и, словно

Дитя больное, улыбается безмолвно

Артюр Рембо

Аца Маргиев получил новенькую СВД и решил попробовать себя в роли снайпера. Он пришел в наш район и попросил меня, клевого пулеметчика, поработать с ним на пару. Аца был большой – два метра, могучий, внушал уважение, потому я принял его предложение и пошел с ним искать позицию. И по дороге вспомнил, как о нем отзывался Беса: очень крутой чувак, точно тебе говорю, я с ним был в деле и видел, что он творил, мать его! В детском садике было слишком неуютно, и вражеские позиции были плохо видны. В городском парке за насыпью перед аттракционами лежать на траве тоже было стремно, к тому же я боялся клещей, и потому неожиданно открыл огонь по лесу Чито, в котором зарылись враги, и ответным огнем они выдавили нас из парка. Тогда мы поперлись в здание суда, но там воняло разлагающимися трупами, и мы, держась за носы, выбежали на улицу и решили обследовать дом перед храмом правосудия. Там на втором этаже мы нашли большую, еще не тронутую мародерами трехкомнатную квартиру и обрадовались десятилитровой бутыли араки на кухне. Еще мы нашли банки с компотом, ящики с домашними консервами, набитые в женский чулок грецкие орехи и твердые, как покрышки, чурчхелы. Пока Аца искал в квартире окно с видом на лес Чито, я успел надраться араки и, захмелев, побрел в спальню с большой кроватью, задернул шторы и решил поспать. Но мой новый напарник растолкал меня, вручил бинокль и сказал: мы не спать сюда пришли, а работать. Я вытаращился на Ацу, хотел послать, но он был слишком большой и мог отвинтить мне башку, и я решил надуть его. Я поставил на стол пулемет, затем подтащил к окну кресло, сел в него, отдернул штору, закинул на широкий подоконник ноги в драных кроссовках, приставил к слипающимся глазам бинокль и сделал вид, будто наблюдаю за ТЭКом – высотой, занятой врагами.

– Если заметишь кого-то, сразу же зови меня, – сказал Аца. – Сам не стреляй.

– Само собой, – пробормотал я. Он еще немного постоял у меня над душой, потом убрался в свою комнату работать, и сон мой пропал. Часа два я таращился на ТЭК, никого там не увидел и решил вернуться на кухню. Мне было скучно, и я пожалел, что так легкомысленно поддался на предложение Ацы работать с ним, и выпил столько араки, что до спальни не добрел, а свалился возле бутыли. Я затосковал по своему старому другу Бесе, который запил и вторую неделю отказывался воевать. С ним-то не соскучишься, и он так интересно умел рассказывать про свою московскую жизнь и про Юлю…

Вечером Аца тоже устал и, к великой моей радости, попросил сделать ему коктейль из абрикосового компота и араки, в общем, жизнь потихоньку стала налаживаться.

На третий день я отключился пьяный в кресле и проснулся от выстрелов. Я поплелся в комнату Ацы, узнать в чем дело, и тот сообщил, что грохнул вражеского солдата, но я ему не поверил. Слишком просто он сказал об этом, я даже запрезирал его, потому что для меня убийство – дело тяжкое и почти невыполнимое. Конечно, я видел трупы и сам палил из пулемета по вражеским позициям, но сомневаюсь, что убил кого-то, потому что в меня также стреляли, но я-то выбирал позицию с таким расчетом, чтоб остаться в живых, и люди по ту сторону не глупее меня. Но бывает, что человек вдруг начинает стрелять, а потом объявляет, дескать, положил кучу врагов, но ты понимаешь, что это всего лишь треп, и больше ничего. И вообще человек, который убивал на самом деле, редко говорит об этом, он все больше молчит, если у него еще не поехала крыша.

Целую неделю мы жили в этой квартире и за это время успели выдуть из бутыли все горючее, сожрать все, что было можно, я даже рассосал чурчхелы, которыми колол орехи, и на седьмой день Аца стал «работать». Я прибежал на выстрелы в комнату, где мой новый напарник, облокотившись на подоконник, целился из винтовки в лес Чито.

– Смотри вон на тот окоп, левее церкви, – прошептал Аца. Он был возбужден, и я сразу понял, что дело нешуточное. Меня даже слегка затошнило, и, не чувствуя под собой ног, я наступил на стреляные, еще дымящиеся на полу гильзы и едва не растянулся в шпагате, но вскочил, навел бинокль на тот самый окоп и заметил в нем какое-то движение. Из-за насыпи позади окопа кто-то бросил вниз две веревки, и они сначала просто висели, а потом вдруг натянулись словно лески под тяжестью клюнувшей рыбы. Только на крючке висели два солдата: один мертвый, второй в каске и бронежилете прятался за трупом. Похоже, он-то все и придумал и надеялся выкарабкаться, хотя на его месте я бы не дергался и сидел на дне ямы до вечера. Но, может, он был ранен, и у него не было других вариантов. Аца палил по ним, и я видел, как вытащили убитого, и его босые ноги исчезли в кустах над рыхлой бурой землей. А второй солдат в исклеванной пулями каске сполз обратно в окоп и завалился на бок, будто заснул. И темное красное пятно на его груди все увеличивалось, потому что Аца стрелял бронебойно-зажигательными и наверняка пробил на нем бронежилет.

Вечером я и Аца выпили за победу, однако на душе у меня было тяжело. Мой новый напарник держался бодрячком, но я заметил, что ему тоже не по себе, и он сказал, как будто оправдывался:

– Если бы они не сунулись сюда, то остались бы живы.

Потом я перестал ходить на эту чертову позицию и потерял своего нового напарника из виду. Хотя иногда мне ужасно хотелось разыскать его и поговорить с ним. А где-то через месяц Ацу Маргиева привезли мертвого из Абхазии, куда он пошел воевать добровольцем.

Несчастливое оружие

…одна любовь умерла, другая – уехала,

третья любовь

ох! любовей много, как бобов

да, попробуй, подсчитай их сейчас…

Чарльз Буковски

Рана на шее зажила на удивление быстро, прямо как на собаке, даже не успел похвастаться своей девушке. Странно как-то, ну да